Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер Страница 42

С другой стороны, не подлежит сомнению, что тем, кто имеет собственное ясное мнение о каком бы то ни было предмете (даже если сам предмет этот есть вещь не слишком достоверная), следует не обинуясь делиться этой ясностью с другими, то есть при всяком удобном случае откровенно рассказывать, что они думают и почему они думают так; ибо им самим следует понимать, что окончательной ясностью в данном вопросе они почти полностью будут обязаны тому, что остальные, благодаря им, придут к тому же мнению. Ведь они могут и ошибаться, а если так, то для их собственного и общего благополучия надо, чтобы ошибка их была как можно четче видна, тогда ее будет легче и опровергнуть. Признаю, что в этом пункте не одобрял сложившейся практики хотя бы и «высших идгранитов», и она мне тем более не нравилась, что я понимал: будущая моя задача станет гораздо проще, если «высшие идграииты» заранее проведут подкоп под верования, какие считаются ныне преобладающими.

Во всех остальных отношениях они больше походили на англичан, принадлежащих к лучшему слою нации, чем все, кого я видел в иных странах. Как бы я хотел убедить с полдюжииы из них побывать в Англии и предпринять серию публичных выступлений, ибо большинству из них присуще острое чувство юмора и вкус к публичности; они принесли бы немалую пользу. Показать людям, что такое образец истинного джентльмена (не сочтите мои слова за кощунство), это куда лучше любых евангельских чтений; такой человек, будучи выведен на сцену, окажет на публику мощное гуманизирующее влияние: подумайте только — идеал, который можно воочию лицезреть за шиллинг.

К людям этим я неизменно испытывал любовь и восхищение; и хотя волей-неволей горько сожалел о вечном проклятье, неизбежно их ожидающем (ибо о жизни загробной у них не было никакого понятия, и вся их религия сводилась к самоуважению и к участливости по отношению к другим), я ни разу не позволил себе попытки проповедовать им мои религиозные убеждения, несмотря на ясное понимание, что лишь таковые могут сделать их истинно добродетельными и счастливыми, как в сей жизни, так и в грядущей. Несколько раз порывался я приступить к проповеди, понуждаемый твердым сознанием долга и глубоким сожалением о том, что люди, столь достойные восхищения, обречены на столетиями длящиеся, если не на вечные, муки; но стоило мне раскрыть рот, как слова застревали в горле.

Были бы у профессионального миссионера шансы лучше, чем у меня, я судить не берусь; подобные персоны, без сомнения, более понаторели в науке ведения душеспасительных бесед; что до меня, я могу благодарить Господа уже за то, что стоял на верном пути и был вынужден дать попытать счастья и другим. Если план, согласно которому я собирался обратить едгинцев в истинную веру, постигнет неудача, я с радостью внесу скромную лепту в проект, имеющий целью отправить к ним двух-трех обученных миссионеров, известных успешной деятельностью по обращению иудеев и магометан; но подобные лица редко упиваются прижизненным триумфом, и стоит мне представить себе «высших идгранитов» и то, какой контраст будет, вероятней всего, представлять среди них фигура миссионера, как от оптимизма по поводу того, что из этого может выйти много толку, не остается и следа. Все же попытка не пытка, и худшая из угрожающих миссионерам опасностей — это что их пошлют в тот самый госпиталь, куда послали бы Чаубока, если б он вместе со мной явился в Едгин.

Если взять их религиозные воззрения в целом, следует признать, что едгинцы привержены суевериям; этот вывод я делаю как из-за взглядов, которых они придерживаются в отношении официальных богов, так и вследствие их совершенно аномального и непостижимого поклонения богине Идгран — поклонения, безусловно господствующего и вместе с тем лишенного всякой обрядовой формы, какового сочетания я никогда и нигде более не встречал; хотя на практике всё работает куда лучше, чем можно было ожидать, и противоречия между требованиями со стороны Идгран и прочих богов улаживаются с помощью неписаных мировых соглашений (большей частью в пользу Идгран), которые в 99 случаях из 100 всем понятны.

Я никак не мог уяснить, почему бы им открыто не признать «высокий идгранизм» и не отказаться от веры в объективное существование олицетворенных надежды, справедливости и проч.; но стоило мне только намекнуть на это, как я ощущал, что ступил на опасную почву. На это они никогда не пойдут; они постоянно возвращаются к утверждениям, что, во-первых, столетия назад божества часто являлись людям воочию, а во-вторых, дескать, в тот самый миг, как люди перестанут верить в их персональное существование, они тут же отрешатся даже от добродетелей, в коих, согласно совокупному опыту человечества, заключен величайший секрет счастья.

— Кто и когда слыхал, — спрашивали они с негодованием, — чтобы добрые уроки, хорошие примеры и просвещенная забота о собственном благополучии были способны наставить человека на правильный путь?

Второпях, позабыв обо всём, что мне надлежало помнить, я отвечал, что если кого-то такие вещи не в силах наставить на верный путь, его уже ничто на него не наставит, и если им не управляют чувства любви и страха по отношению к людям, коих он зрит воочию, тем менее будут им управлять те же чувства по отношению к богам, которых он не видал.

Впрочем, однажды мне случилось узнать о существовании маленькой, но растущей секты, члены которой верили в бессмертие души и воскрешение из мертвых; согласно их учению, те, что были рождены хилыми и болезненными и провели жизнь в борьбе с хворобами, в загробной жизни обречены терпеть вечные муки; те же, кто родился сильным, здоровым и красивым, получат в награду вечное блаженство. О моральных качествах и поведении речь не шла вовсе.

Хоть и скверный, это был шаг вперед, поскольку подразумевалась какая-никакая, но жизнь после смерти; однако я был потрясен, узнав, что сектанты встретились с неприятием — и преимущественно по той причине, что доктрина их была признана абсолютно безосновательной, а к тому же аморальной и неприемлемой для всякого мыслящего существа.

Когда я спросил, что же в ней аморального, мне ответили, что тут всё ясней некуда, ибо она внушает людям мысль о малоценности нынешней жизни, выставляя ее делом второстепенной важности; что она отвлекает умы от совершенствования всего и вся на этом свете и предлагает разрубить гордиев узел жизненных проблем, а в связи с этим кое-кто может доставить самому себе сиюминутное удовлетворение ценой