Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер Страница 28

Совершенно нетерпимо, чтобы образчику столь чудовищной гнусности было позволено безнаказанно разгуливать на свободе. Ваше присутствие в обществе приличных людей может создать у всех немощных и хилых впечатление, что ко всем видам заболеваний можно относиться без должной серьезности. В равной степени нельзя допускать, чтобы у вас был шанс собственной гнилью наделять нерожденные существа, которые впоследствии вас же станут проклинать. Нерожденным не должно быть позволено приближаться к вам, и это не столько ради их защиты (ибо они суть наши естественные враги), сколько ради нас самих; поскольку совершенно исключить их пребывание средь нас невозможно, стало быть, необходимо следить, чтобы рядом с ними находились те, от кого они с наименьшей вероятностью могут подхватить заразу.

Но независимо от этих соображений и физической виновности, которая неотделима от таких чудовищных преступлений, как ваше, существует еще одна причина, по которой мы не должны оказывать вам милосердие, даже если б имели такую склонность. Я имею в виду существование целого класса людей, скрытно пребывающих среди нас, — так называемых врачевателей. Если суровость закона или господствующее ныне в общественном мнении неприятие хоть насколько-то ослабнут, эти мерзкие отщепенцы, кои сегодня принуждены практиковать тайно и обращаться к коим за советом можно лишь с величайшим риском, станут частыми гостями в каждом доме; цеховая сплоченность и интимное знакомство со всеми семейными секретами дадут им власть, как общественную, так и политическую, которой ничто не сможет противостоять. Глава семьи попадет в подчинение семейному врачу; тот станет вмешиваться в отношения между мужем и женой, между хозяином и слугой — и властителями в стране окажутся доктора, и всё, что есть у нас ценного и любимого, будет отдано им на милость. Наступит время, когда тела наши перестанут нам принадлежать; поставщики медицинских услуг всех видов будут кишеть на улицах и размещать рекламу во всех газетах. Против этого есть одно средство. То самое, какое давно уже прописано в законах нашей страны и неуклонно проводится в жизнь, и состоит оно в жесточайших репрессиях против всех и всяческих болезней, каковые репрессии идут в ход всякий раз, как только любой из недугов заявит о себе, сделавшись видимым оку закона. Пусть же это око станет еще проницательней, чем сейчас.

Но не стану далее распространяться о предметах, которые столь очевидны. Вы можете возразить, что всё это не ваша вина. Ваш ответ напрашивается сам собой: если б родители ваши были людьми здоровыми и зажиточными, и если б о вас должным образом заботились, когда вы были ребенком, вы бы никогда не преступили законов отечества и не находились бы в нынешнем позорном положении. Если вы скажете, что были не вольны ни в происхождении, ни в полученном вами воспитании, и потому несправедливо вменять вам эти обстоятельства в вину, я отвечу, что независимо от того, по своей ли вине или не по своей заболели вы чахоткой, виновное деяние воплощено в вас, и мой долг — следить за тем, чтобы всеобщее благополучие было ограждено от таких деяний. Вы можете сказать, что стали преступником по несчастью; я отвечу, что ваше преступление и состоит в том, что вы несчастны.

В заключение считаю нужным отметить, что, даже если бы присяжные вас оправдали, — предположение это я, разумеется, делаю не всерьез — я бы все равно счел своим долгом вынести приговор не менее суровый, чем тот, что должен огласить; ибо чем менее виновным вас сочтут в преступлении, какое вам вменено ныне, тем более окажетесь вы виновны в другом, едва ли менее гнусном — я имею в виду преступление, состоящее в том, чтобы быть оклеветанным невинно.

А посему я без колебаний приговариваю вас к тюремному заключению с привлечением к тяжелым работам на весь остаток вашего жалкого существования. И обращаюсь к вам с настоятельной просьбой: в течение этого периода времени раскаяться во всем дурном, что вы уже совершили, и полностью перестроить вашу телесную конституцию. Я питаю лишь слабую надежду, что вы прислушаетесь к моему совету, ибо пали вы уже слишком низко. Будь это отдано на мое усмотрение, я бы не стал делать смягчающих добавлений к вынесенному приговору, но милосердный закон содержит положения, предусматривающие, чтобы даже самому закоренелому преступнику было дозволено принимать одно из трех официально разрешенных лекарственных снадобий, и этот пункт следует включать в текст приговора. Посему я предписываю, чтобы вы получали две столовые ложки касторового масла ежедневно до тех пор, пока суд не сочтет нужным выпустить иное распоряжение».

Когда чтение приговора было завершено, узник еле слышным голосом произнес несколько слов в подтверждение того, что он осужден по заслугам, и что судебное разбирательство было справедливым. После его отправили в тюрьму, откуда ему не суждено было выйти. Когда судья закончил, имела место вторая попытка зааплодировать, но, как и предыдущая, она была пресечена. И хотя все присутствующие явно были настроены резко против подсудимого, насильственных поползновений по отношению к нему не наблюдалось, разве что зрители слегка загудели, когда его повели в фургон для перевозки заключенных. Надо сказать, за все время пребывания в стране ничто не поражало меня сильнее, чем всеобщее уважение к законности и правопорядку.

XII. Недовольные

Признаюсь, по возвращении домой я пребывал в весьма расстроенных чувствах и всё пытался осмыслить процесс, свидетелем которого оказался. По временам я не знал, что и думать о тех, среди кого ныне жил. У них явно не было и тени подозрения, что они могут поступать неправильно. Похоже, среди присутствовавших в суде не было никого, кто хоть на минуту усомнился бы, что все происходит так, как должно. Эта всеобщая не знающая сомнений убежденность поневоле передалась и мне, несмотря на весь мой навык не поддаваться мнениям, столь отличным от моих. Так ведь и у всех у нас: если мы видим, что люди, нас окружающие, считают нечто само собой разумеющимся, то и сами считаем так же. В конечном счете, поступать именно так — это наш долг, разве что для иного у нас есть веские причины.

Но, оставаясь в одиночестве и мысленно перебирая подробности процесса, я всякий раз поражался позиции суда — странной и несостоятельной. Если б судья сказал, что понимает, каково, по всей вероятности, положение дел, а