Битва за сердцееда: Версальский фронт - Натали Карамель Страница 9

Шуазель? Бывший фаворит, еще влиятелен? В учебниках он пал незадолго до этого… Но связи? Его "шуазёлисты" все еще шепчутся в углах галерей, как осы, лишенные улья, но не жала. Любой, связанный с двором после его падения, для них — потенциальный предатель или враг. Стратегия: выяснить на месте, но держаться подальше от его имени, как от чумы. Его тень длинна, а друзья злопамятны.

Принцы крови? Дофин? Молодая Дофина, Мария-Антуанетта… Гроза Дюбарри и надежда для тех, кто ненавидит фаворитку. Но ее двор — минное поле легкомыслия и австрийского влияния. Подойти к ней — значит объявить войну Дюбарри. Слишком рискованно? Пока — наблюдать. Ее окружение — вот ключ, но ключ скользкий. Стратегия: наблюдать. Не ввязываться в их игры без крайней нужды и надежного посредничества.

Тетушка Элиза… ее сеть союзников… Кто они? Насколько надежны? Могла ли она заручиться осторожной поддержкой австрийцев через их посольство? Ведь Венеция… интересы Императрицы… Лео там… Но это скользкий путь. Обвинение в связях с Австрией — прямая дорога к эшафоту. Доверять нельзя никому, особенно великим державам

Сам Людовик XV. Король-паук в центре паутины. Его «милость» — самая страшная угроза. Стратегия: Безупречная лояльность на словах. Холодная вежливость. Никаких эмоций. Никаких просьб. Стать тенью, идеальной придворной дамой, в которой он не найдет ни одной зацепки.

Мысли путались, накладываясь на шорох тканей, щелчки футляров, тихие указания Мари. Каждое имя — как яд. Каждое лицо из учебника — потенциальный палач. «Насколько я готова?» — терзал внутренний голос. «Хватит ли ледяного панциря?»

Колетт аккуратно упаковывала свои сокровища: коробки с красками, кисти, блоки плотной бумаги. Ее движения были сосредоточенными, почти священнодействующими. Она ловила мой взгляд и робко улыбалась. Ее спокойствие, ее погруженность в мир красок были глотком свежего воздуха.

«Ваше сиятельство, может, в Версале я попробую нарисовать сады?» — робко спросила она, заворачивая кисти в мягкую ткань.

«Это будет чудесно, Колетт,» — ответила я, и в голосе, к собственному удивлению, прозвучала искренняя теплота. — «Их красота должна быть вечной. Хотя бы на бумаге.» «В отличие от нашей», — добавила про себя.

День пролетел в суматошном ритме. К вечеру гардеробная опустела, сундуки стояли запечатанные и грозные, как бастионы. Запах лаванды и камфары смешался с пылью, поднятой сборами, и легкой нотой воска от натертых полов. Я ощущала физическую усталость, но ум был натянут, как тетива. Тактильные воспоминания дня: шелковистая прохлада перчаток, тяжесть бархатного платья на вешалке, гладкая поверхность янтарных пуговиц на камзоле Лео, который я не удержалась и прижала к лицу на мгновение, украдкой, пока никто не видел. Его запах, едва уловимый, был последним якорем.

Ужин — снова в покоях. Легкий бульон, немного фруктов. Ела без аппетита, но заставляла себя — силы будут нужны. Мари молча убрала поднос. Ее взгляд был красноречивее слов: «Я на страже».

Отбой. Огромная кровать. Пустота с правой стороны теперь казалась еще более зияющей на фоне упакованных сундуков. Я легла, уставившись в темноту. Ледяная глыба растаяла, оставив лишь дрожащую от усталости и страха женщину. Образы Версаля смешивались с видением корабля Лео на темных волнах. «Доберется ли? Что ждет его в Венеции? Что ждет меня завтра?»

Но подступающую панику снова сжала воля. «Выстою». Я сжала кулаки под одеялом, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль — напоминание о реальности. Ради Лео. Ради того света, что был в глазах Колетт, когда она говорила о рисовании садов. Ради Мари, готовой идти со мной в самое пекло. Ради будущего, которое мы отвоюем.

Я зажмурилась, пытаясь представить не враждебные зеркала Версаля, а его сады. Цветущие. Яркие. Как на картине, которую напишет Колетт. Это был крошечный огонек надежды в надвигающейся тьме.

«Завтра дорога,» — прошептала я в подушку, уже наполовину во сне. — «Завтра… Версаль. Надевай доспехи, Елена. Грядет бал твоей жизни. И танцевать придется на лезвиях.»

Последним ощущением перед сном был не запах лаванды, а едва уловимый, горьковато-сладкий аромат грозы, витавший в воздухе за окном. Гроза приближалась. И я ехала ей навстречу.

Глава 7: Дорога в Золотую Клетку и Случайное Пророчество

Утро в Шато де Виллар выдалось хмурым и недобрым. Небо нависло низкой свинцовой пеленой, точно отражая состояние души. Во дворе — королевские гвардейцы. Не почетный эскорт, а караул. Синие мундиры, белые перевязи, бесстрастные лица. Им было приказано доставить «гостью» короля, и они стояли, как изваяния, подчеркивая унизительную суть этого «приглашения». «Заключенную везут», — пронеслось в голове, и горечь подкатила к горлу. Я сжала кулаки под складками дорожного плаща — темно-серого, практичного, ставшего первым щитом в этом путешествии.

Впереди отряда, на великолепном вороном жеребце, восседал капитан. Молодой, лет двадцати шести, с прямым, как шпага, станом и резкими, но правильными чертами лица под треуголкой. Взгляд — острый, оценивающий, но пока без придворной надменности. Он окинул взглядом приготовления, его взгляд скользнул по сундукам, по Мари и Колетт, уже ждавшим у кареты, и, наконец, остановился на мне, когда я переступила порог.

И тут произошло нечто. Его бесстрастное лицо дрогнуло. Глаза, холодно-серые, как утро, вдруг расширились, в них мелькнуло нечто неуловимое — чистый мужской восторг, смешанный с искренним изумлением. На секунду он застыл, будто увидел призрак. Затем, с непривычной для военного, резвостью он спешился одним плавным движением.

«Мадам графиня,» — его голос, только что командный, смягчился, обрел почтительные нотки. Он подошел, сняв шляпу, и предложил руку, чтобы помочь подняться в карету. Его перчатки были безупречно белыми, прикосновение — твердым и уверенным. — «Капитан Арман де Ларю, к вашим услугам. Дорога неблизкая. Если вам что-либо потребуется в пути — только скажите. Я буду рядом.» Его взгляд на мгновение задержался на моем лице, и в нем читалось не только служебное рвение.

«Что это было?» — мелькнуло в голове, когда я приняла его руку и скользнула на мягкое сиденье кареты. «Ожидала надменного тюремщика, а он… смотрит, будто увидел нечто неожиданное. Почти благоговейно. Или это лишь маска?» Его внезапная галантность и сбитый с толку вид противоречили образу бездушного исполнителя приказа. Это вызвало не столько тревогу, сколько осторожное недоумение.

Прощание с Жизель было коротким и скупым на слова. Ее глаза, полные тревоги, говорили больше любых речей. Бернар стоял чуть поодаль, его фигура излучала спокойную