Битва за сердцееда: Версальский фронт - Натали Карамель Страница 5

«Ваше сиятельство…» — Колетт сделала маленький реверанс. — «Я… я нарисовала. Надеюсь, не помешала?»

Я с трудом собрала силы, чтобы улыбнуться. Увидеть Колетт такой — это был редкий лучик в моем личном аду.

«Нисколько, милая. Что ты принесла?»

Девушка подошла ближе, развернула ткань. На небольшом листе бумаги, аккуратно вставленном в простую деревянную рамку, был портрет. Лео. Не парадный, не официальный. Тот Лео, каким я видела его здесь, в шато. Уголок рта чуть приподнят в полуулыбке, в глазах — привычная для него глубина и спокойная сила, а в складке у губ — та самая едва уловимая мягкость, которую знала только я. Это был он. Настоящий. Живой. Запечатленный рукой, которая видела его не на сеансах позирования, а в жизни — за столом, в библиотеке, в саду.

Мое дыхание перехватило. Я протянула руку, пальцы дрогнули, едва не коснувшись бумаги.

«Колетт…» — прошептала я, и голос сорвался. — «Это… это потрясающе. Как ты смогла? Без позирования? Ты уловила самую его суть.»

Лицо Колетт вспыхнуло от счастья и гордости. Следы прошлых страхов окончательно стерлись.

«Я… я просто смотрела, ваше сиятельство. Когда он был рядом с вами, когда читал, когда улыбался вам… Это… это просто запомнилось. Я старалась.»

«Ты не старалась, ты сделала», — Я наконец коснулась рамки, ощущая подушечкой пальца гладкость дерева, как будто прикасаясь к самому Лео. — «Это бесценный дар, Колетт. Спасибо тебе. Огромное спасибо.»

Счастье на лице служанки было таким искренним, таким светлым, что на мгновение отогнало мрак из моего сердца. Колетт, сияя, реверанснула еще раз и тихо вышла, оставив меня наедине с портретом. И с новой волной боли от его отсутствия. Но теперь был этот образ. Осязаемый. Реальный. Я поставила портрет на прикроватный столик, чтобы видеть его первым делом, открыв глаза.

Колетт, как верная тень, последовала за мной, когда я, собрав волю в кулак, решила выбраться из опочивальни. Бездействие убивало. Нужно было двигаться, занимать руки и голову. Талантливая художница превратилась в молчаливую, но надежную спутницу.

«Надо бы съездить в Домен», — пронеслось у меня в голове, пока я спускалась по лестнице. «Проверить Лука, как там его новые эссенции? Узнать у Алисы, как идут поставки розовой воды для кремов. Все ли в порядке с плантациями лаванды?» Мысли о парфюмере и его помощнице, об их общем деле, были привычными, почти успокаивающими. Отлаженный механизм моего мира. Но сейчас… Сейчас проблемы клубились здесь, в Шато де Виллар, как грозовые тучи. Лео уехал, и его отсутствие создавало зияющую пустоту, вакуум, в который могли ринуться незваные гости или внутренние неурядицы.

Первым делом — школа и дневной приют для малышей. Островки света и будущего, созданные его руками. Я прошла по знакомым коридорам, заглянула в классы, где шли занятия. Тихий гул детских голосов, сосредоточенные лица у грифельных досок, спокойный голос учительницы. В приюте пахло молоком и свежей выпечкой, няньки кормили самых маленьких, другие играли под присмотром. Все шло как по маслу. Четко, слаженно. Этот видимый порядок, эта нормальность действовали на меня как бальзам. Его усилия не пропали даром. Здесь, в этих стенах, жизнь продолжалась, светлая и защищенная. Их беззаботный смех, их доверчивые взгляды — все это было таким чистым, таким далеким от грязи придворных интриг и моей личной агонии. Мне хотелось плакать — не от умиления, а от острого чувства собственной потерянности и зависти к их неведению. Я улыбалась нянькам, кивала учительнице, а внутри все сжималось в холодный комок тоски. Как они могут быть такими… нормальными, когда мой мир рухнул?

«Хорошо», — подумала я с облегчением. — «Значит, завтра можно ехать в Домен. Там тоже нужен глаз хозяина.» Хотя бы эта мысль — конкретная, практическая — давала слабую опору в океане неопределенности. Действие. Надо действовать. Иначе сойду с ума.

Но стоило мне отвернуться от шумной детворы, как накатывало снова. Где он сейчас? Встретился ли уже с теткой, маркизой де Эгринья? Что она ему сказала? Успел ли он что-то предпринять? А главное — как прошла его встреча с ним? С Людовиком? Мысль о короле, о его холодном, расчетливом гневе, заставила меня сжаться внутри. «Сегодня он отбудет из Парижа. В Венецию. Сердце сжалось еще болезненнее. Надо было настоять! Надо было поехать с ним, проводить до самого корабля!» Упрек к самой себе был острым и бесплодным. Я знала, почему не поехала — страх усугубить его положение, боязнь спровоцировать короля на еще большую жестокость открытым неповиновением. Но знание не облегчало вину. Я должна была быть рядом в эти последние часы на родной земле. Должна была увидеть его своими глазами, убедиться, что с ним все в порядке, прежде чем он исчезнет в неизвестность.

Каждая минута, прожитая без вестей, тянулась как год. Я ловила себя на том, что пристально вглядываюсь в лица слуг, ищу в их глазах намек, тень новости — хорошей или плохой. Тишина шато стала не просто пустотой, а гнетущим, зловещим ожиданием. Как долго продлится это затишье перед бурей, которую неминуемо навлекут на нас королевский гнев и интриги Лоррена? Когда придет этот удар и откуда?

Я остановилась у высокого окна, выходящего в парк. Колетт замерла чуть поодаль, чутко улавливая мое настроение. За окном цвели розы, беспечные и яркие. А я стояла, сжимая холодные пальцы, и чувствовала, как тяжесть бытия — тоска, страх, ответственность — давит на плечи, угрожая раздавить. Но в кармане моего платья лежал крошечный ключик от потайного ящичка, где хранился ответ Клеменс. А на прикроватном столике ждал портрет Лео. А рядом стояла Колетт, готовая запечатлеть мир, который я так отчаянно пыталась удержать от распада. Маленькие светочи в надвигающейся тьме. На них и нужно было опереться. Хотя бы до завтра. Хотя бы до поездки в Домен. Хотя бы до первого известия от Лео.

Но пока — только тишина. Звенящая, давящая тишина. И в ней — бесконечное ожидание. Ожидание шагов в коридоре, стука в дверь, вида королевской печати на конверте… Ожидание хоть какой-то весточки, которая разорвет эту невыносимую неизвестность, даже если она принесет новый удар. Ждать. Просто ждать. И пытаться дышать сквозь камень, лежащий на груди.