Сердцеед в Венецианской паутине - Натали Карамель Страница 3

Она схватила меня за руку выше локтя, ее пальцы были холодными, но цепкими, как стальные клещи. В ее хватке чувствовалась вся ее ярость и готовность драться.

«Твоя главная задача, Лео, слышишь меня? Выжить. Любой ценой. Найти то, что нужно королю — да. Но прежде всего — вернуться живым. Для нее. Для Елены. Ради нее одной!»

Я кивнул, глотая сухой, колючий ком. Мысль о Елене, одинокой в шато, беззащитной перед кознями де Лоррена или любой придворной гадины, сводила с ума. «Тетя… Елена… она…»

«Знаю,» — маркиза прервала меня резко, почти свирепо. Глаза ее горели. — «Я здесь. Я здесь, Лео. Мои глаза и уши открыты день и ночь. Моя рука тяжела для любого, кто посмеет к ней приблизиться с дурным умыслом. Мои люди уже рядом с ней. Я костьми лягу, но защищу ее! Клянусь тебе!» В ее голосе не было сомнений, только железная клятва. И все же… бедняжка, одна против всего версальского змеиного клубка. «Но моя власть не безгранична, племянник,» — добавила она тише, и в этой тишине прозвучал страх. — «Ты должен вернуться. Быстро. И целым. Это главное.»

Она выдержала паузу, давая словам, как гвоздям, войти в мое сознание.

«В Венеции тебя встретят. На пристани. Человек с серебряным жуком-скарабеем на пряжке плаща. Наймешь его к себе как камердинера. Только ему доверяй. Все письма — только через него. И информацию ты будешь получать только от него. Никаких посторонних контактов в этом деле. Яснее ясного?»

«Да, тетя,» — мой голос звучал хрипло, как напильник по ржавчине. Тяжесть миссии давила на плечи тысячепудовой гирей, смешиваясь с невыносимой, рвущей душу тоской по Елене.

«Поездка…» — маркиза вздохнула, и впервые в ее взгляде мелькнула тень усталости. — «Может затянуться. Четыре месяца — это еще оптимизм. Будь готов к большему.»

Четыре месяца. Больше. Меня аж качнуло, я прислонился к холодной стене. В глазах поплыли черные круги. Столько времени без нее? Без ее смеха, без ее прикосновений, без возможности даже получить весточку вовремя? Это был не срок. Это был приговор. Приговор нашей любви, нашей только что расцветшей молодости. Сердце сжалось в ледяном капкане. Луч света моей жизни гас где-то далеко, в Шато де Виллар, а я погружался во мрак венецианских каналов и смертельных интриг.

Получив последние наставления, клятвенные заверения тетки в защите Елены (которые, я знал, были искренними до глубины ее преданной души, но вселяли лишь призрачную надежду), я вышел. Меня отвели в скромные покои для гостей. Дверь закрылась с мягким щелчком. Я остался один. Наконец-то один.

Стены комнаты, увешанные глупыми пасторальными гобеленами, казались стенами тюремной камеры. Тишина звенела в ушах, заполняясь лишь одним навязчивым звуком — ее сдавленным рыданием на балконе в момент моего отъезда. Я рухнул на кровать, не снимая сапог, и уткнулся лицом в жесткую подушку. Запах пыли и увядшей лаванды. Никакого жасмина. Никакого тепла ее тела рядом.

Тоска накатила волной, такая острая и физическая, что я застонал, стиснув зубы. Я скучал по ней уже сейчас. По каждому вздоху, по каждому движению ресниц. По тому, как она шептала мое имя в темноте, доверяя мне всю себя. Король нагло торжествовал где-то там, за этими стенами, попивая вино и представляя мои мучения. Тетка, мудрая, жесткая и бесстрашная Элиза, уже плела свои сети защиты в этом версальском аду, готовая броситься в бой за племянницу. А Луи де Клермон, этот легкомысленный щеголь, мой «компаньон»… я готов был поклясться, что он уже флиртовал с горничной где-нибудь в коридоре, не ведая о смертельной тени, нависшей над нашим «увлекательным путешествием».

Надо мной же сгущались тучи. Поездка в Венецию была не просто опасной. Она была смертельной ловушкой. Каждый шаг там будет по острейшему лезвию бритвы. И единственное, что держало меня сейчас, не давая развалиться на куски, — это образ ее глаз, таких доверчивых, полных любви и веры. «Ты вернешься. Ты должен вернуться.»

Я сжал платок так, что костяшки пальцев побелели. Жасмин. Кровь от впившихся ногтей в ладонь. Клятва.

«Жди, любовь моя,» — прошептал я в гнетущую, враждебную тишину версальских покоев. — «Я пройду этот ад. Ради тебя. Пройду.»

Но страх — холодный, липкий, парализующий страх не только за себя, но и за нее, оставленную в шато под ненадежной защитой расстояния и теткиной отчаянной храбрости, — заполнял все уголки моей души, вытесняя воздух. Дорога в Венецию начиналась здесь, в самом сердце Версаля. И это была дорога в кромешную тьму.

Глава 3: Утро в безвоздушном пространстве

Серый, унылый рассвет прокрался в мои версальские покои, словно вор. Я лежал на спине, впиваясь взглядом в потолок, где гирлянды лепных роз теперь казались погребальными венками. Глаза не смыкались ни на секунду. Ночь была бесконечной пыткой. Каждая мысль, каждый удар сердца — о ней. О ней.

Две ночи. Слово жгло мой мозг, как раскаленное железо. Всего две ночи настоящего, безудержного, ослепительного счастья. Какая глупая, бессмысленная жестокость судьбы! Почему я медлил? Почему не обручил Елену с собой немедленно, как только осознал, что без нее — просто ходячий труп? Бросил бы вызов всем этим гнилым условностям, сплетням, самому этому королю-пауку! Увез бы ее подальше от этой ядовитой змеиной ямы Версаля. В глушь, на край света… Куда угодно! Лишь бы с ней! Но нет. Я, дурак, играл по их правилам, старался сделать все «как положено», «благородно». И вот плата — вечность разлуки за один миг блаженства. Справедливость? Ха! Справедливость здесь сдохла, истлела под мраморными плитами Версаля.

Горечь, острая и знакомая, подкатила к горлу. Я зажмурился, отчаянно пытаясь вызвать ее образ во всех, до мельчайших, деталях: как солнечные зайчики пляшут в ее каштановых волосах, как смешные морщинки лучатся у глаз, когда она смеется, как губы шевелятся, когда она что-то увлеченно, с горящими глазами, рассказывает… Но сильнее всего, настойчивее, врезалось другое. Ресторан «Облако». 2025 год. Тусклый желтый свет, назойливый звон посуды, терпкий запах кофе. И она. Сидящая напротив за столиком у мутного окна. Совсем другая, но… неоспоримо, безошибочно — та самая. Сердце тогда сжалось странной, мучительной болью, как от укола ностальгии по чему-то, чего еще не было. Я не разглядел. Не подошел. Не понял, что это — моя судьба, мой воздух, мой смысл, явившийся на миг в чужом, холодном времени. Идиот! — мысль ударила молотом по вискам, заставив сглотнуть ком.