Битва за сердцееда: Версальский фронт - Натали Карамель Страница 3

была тетка. Маркиза Элиза де Эгринья. Камень преткновения для королевского гнева. Она помогла Елене и Лео. Она посмела переиграть самого короля. И она — истинная владычица этих теней, серый кардинал, чьи нити опутывали весь Версаль. Ее влияние было слишком глубоким, слишком разветвленным. Она держала секреты слишком многих, включая, возможно, и королевские. Прямо тронуть ее — значило всколыхнуть улей, вызвать непредсказуемый переполох, потерять важные рычаги управления или даже спровоцировать скандал. Король не мог — пока что — позволить себе открытую войну с маркизой. Она оставалась важной, почти незаменимой фигурой в его игре. Ее «убирание» потребовало бы кропотливой подготовки, изоляции, поиска замены. А пока… пока гнев короля обрушится на более уязвимую мишень. На нее. На Елену. И маркиза знала это. Ее защита будет тонкой, как паутина, но это все, что сейчас есть. Надо было держаться. И надеяться, что тетины сети выдержат напор.

Надо было действовать. Сидеть и ждать удара — смерти подобно. Маркиза… Тетя Элиза. Она должна знать, что вызов неизбежен. Она должна посоветовать, как держать удар, как парировать.

Порывисто, почти не думая, я подошла к письменному столу. Выдернула лист пергамента, макнула перо в чернильницу. Но рука замерла над бумагой. Что писать? Каждое слово могло быть перехвачено, прочитано врагами. «Дорогая тетя, король гневается, жду вызова, помоги»? Это все равно что подписать себе приговор.

Я сжала перо так, что костяшки побелели. Надо было найти слова. Осторожные намеки, но понятные ей.

Я начала писать. Каждое слово давалось с трудом, каждое предложение взвешивалось мысленно на весах осторожности. Просьба о совете облекалась в туманные фразы о «предстоящей сложной аудиенции», о «желании не опозорить имя семьи», о «ценности ее мудрого взгляда». Ни имени короля, ни Лоррена, ни прямой угрозы. Но она поймет. Она всегда понимала с полуслова.

Я запечатала письмо сургучом, прижав перстень с фамильным гербом Вольтеров — знак для нее, что это от меня и это важно.

И замерла. Готовая весточка лежала передо мной, маленький клочок пергамента, способный, возможно, спасти положение. Но как передать? Кому доверить? Камердинеру Лео? Верный, но за ним могут следить. Жизель или Мари? Слишком заметны. В шато могли быть чужие глаза, купленные слуги. Доверять никому нельзя. Никому.

Я стояла посреди кабинета, зажав письмо в руке, и смотрела на него, как на зажженный фитиль, не зная, куда его деть. Мысль металась в поисках выхода, натыкаясь на стену подозрений.

«Ваше сиятельство?»

Тихий, почти испуганный голосок заставил меня вздрогнуть и судорожно сжать письмо за спиной. В дверях стояла Мари. Ее большие, темные глаза были широко раскрыты, следя за моей позой, за выражением лица, которое, должно быть, выдавало всю мою тревогу. Она видела — видела, как я застыла с этим письмом, вопросительно глядя на него, будто оно могло само указать верный путь.

«Мари», — голос сорвался, я попыталась взять себя в руки. — «Что тебе?»

Она вошла, тихо притворив за собой дверь. «Я пришла сменить воду в вазах, ваше сиятельство. Но…» Ее взгляд скользнул по моей фигуре, замер на руке, спрятанной за спиной, потом вернулся к моему лицу. «Вы… вам нужно передать что-то? Что-то важное? И тайно?» Она сказала это негромко, но очень четко.

Меня будто обожгло. Откуда? «Мари, это не твое дело…» — начала я автоматически, стараясь звучать строго, но в голосе дрогнуло.

Она сделала шаг ближе, и в ее глазах не было детской робости. Было понимание. Глубокое, не по годам. «Ваше сиятельство», — она понизила голос до шепота. — «Я… я видела, как вы смотрели на письмо. Как тогда… боялись.» Она помнила. Помнила тот ужас, ту неопределенность. «И я знаю… знаю, что сейчас опять что-то страшное.»

Я замерла. Эта девочка, видевшая самое дно придворной грязи, оказалась проницательнее всех льстецов в шато.

«И я знаю человека», — продолжила она, еще тише, но с внезапной твердостью. — «Он возит дичь на кухню маркизы де Эгриньи. Сегодня вечером. Он надежен. Он передаст любое письмо. Прямо в руки Марго. Марго знает меня. Знает, что, если письмо от меня — оно от… от вас. И что оно важнее жизни.» Она говорила быстро, четко, без запинки. Значит, она уже обдумала это. Уже готова.

Ужас сжал мне горло. «Нет, Мари!» — вырвалось у меня почти резко. «Это слишком опасно. Ты же знаешь, что сейчас… что за мной следят! Если поймают — тебя…» Я не могла даже договорить. Перед глазами встала ее бледная, отравленная физиономия. «Я не могу снова подвергать тебя риску! Ты и так слишком много вынесла!»

Но Мари не отступила. Она выпрямилась во весь свой невысокий рост. «Ваше сиятельство», — в ее голосе зазвучала сталь, которой я не слышала никогда. — «Я не ребенок. Не после того, что было. Я знаю риск. Но я хочу помочь. Вам. И я… я не боюсь. Пожалуйста. Доверьтесь мне. Как тогда.»

Ее слова, ее решимость обрушились на меня. Отчаяние и острая необходимость боролись с ужасающим чувством вины за то, что втягиваю ее в эту мясорубку. Но выбора не было. Абсолютно не было. И эта хрупкая девушка с глазами старше своих лет сама протягивала мне единственную соломинку.

Я закрыла глаза на мгновение, борясь с комом в горле. Потом медленно, чувствуя, как предаю собственные принципы, но понимая, что иного пути нет, вынула руку с письмом. «Мари…» — голос был хриплым. — «Ты… ты уверена? Абсолютно?»

«Абсолютно, ваше сиятельство», — она, не моргнув, смотрела мне в глаза. — «Как тогда. Все будет сделано. Никто не узнает.»

Я больше не могла сопротивляться. Ни ее настойчивости, ни обстоятельствам. Я тяжело вложила письмо в ее протянутую ладонь. Ее пальцы сжались вокруг него крепко, точно так же, как сжимали тот сверток со спасением — завещанием Гаспара.

«Благодарю тебя, Мари», — прошептала я, и в этих словах была не только благодарность, но и мучительная тревога, и просьба о прощении. — «Ради всего святого… будь осторожна.»

«Я обещаю, ваше сиятельство», — так же тихо, но с непоколебимой уверенностью ответила она, спрятав письмо в потайной карманчик своего передника. Она кивнула, и в ее взгляде читалось: «Доверьтесь». Исчезла бесшумно, оставив меня не только со страхом и слабой надеждой, но и с гнетущим чувством, что я, защищая себя, снова толкаю в бездну ту, кого поклялась оберегать.

«Ваше сиятельство? Письмо.»

Голос Жизель заставил меня вздрогнуть. Я даже не слышала, как она вошла. В ее руках был небольшой конверт.

«Кто?» — спросила я, голос звучал чужим, осипшим от слез.

«От мадам Клеменс,