Дневник времён заразы - Яцек Пекара Страница 57

Кинга вскинула голову. Её глаза блестели от слёз, но в них горел и гнев.

— Я ничего такого не сделаю! Никогда не стану просить у него прощения! Лучше умру!

Мы с настоятелем беспомощно переглянулись. Затем он перевёл взгляд на девушку.

— Ты сделаешь, что я прикажу, — твёрдо сказал он.

— Лучше умру! — повторила она с упрямством и отчаянием. — Можете приказывать что угодно, но я скажу одно: я умею ударить себя ножом и не боюсь смерти. Будете держать меня в верёвках? В клетке?

Я скривил губы.

— Если я верно оцениваю ситуацию и знаю таких людей, как архидиакон, то, попади ты в его руки, смерть станет скорее твоим желанием, чем заботой, — заметил я.

— Не знаю, что делать, — жалобно простонал Вебер. — Может, ты, Мордимер…

— Что я? — встревожился я.

— Умоляю тебя, — он сложил руки, как для молитвы. — Забери её в обитель Инквизиции. Только там она будет в безопасности.

Что до безопасности, он был прав. Даже Касси, вероятно, не осмелился бы ворваться в дом Святого Официума. Это не то же самое, что изнасиловать горожанку или убить её протестующего мужа. Здесь можно было навлечь на себя гнев могущественнейшей институции известного мира. «Когда гибнет инквизитор, чёрные плащи пускаются в пляс», — гласит наша старая поговорка, означающая, что Инквизиция безжалостно защищает своих. Ибо если позволить убивать нас безнаказанно, никто из нас никогда не будет в безопасности. Но совсем другое дело — превращать обитель Инквизиции в святой приют, где беглые преступники могут укрыться у алтаря. Конечно, Кинга не была преступницей, а лишь жертвой. Глупой, да, но всё же жертвой… За пощёчину знатному господину на неё можно наложить покаяние, высечь для острастки, но убивать или калечить её на всю жизнь — недопустимо. Таков был мой суд, а раз таков был мой суд, то, представляя Святое Официум, он был и судом всей этой могущественной институции.

— Мордимер, делай с ней что хочешь, — продолжал умолять настоятель. — Пусть убирает, готовит, заприте её в чулане — всё, что угодно. Но спаси её!

— Для уборки и готовки у нас есть добрая Хельция, — сказал я. — Нам не нужна юная девица, что будет путаться под ногами в инквизиторских покоях.

— Вас же всего трое, а не шестеро. Места у вас предостаточно.

— Не просите его, господин настоятель, — ядовито бросила Кинга. — Сразу видно, что он боится Касси.

Я слегка улыбнулся. Если она думала, что такими обвинениями заденет меня за живое, то глубоко ошибалась. Мне было совершенно безразлично, считает ли какая-то девчонка, что я боюсь архидиакона.

— Уверяю тебя, она добрая и добродетельная, — продолжал убеждать Вебер. — Только глупа, как пробка, и упряма, как осёл. Может, если бы я был строже с ней, всё сложилось бы иначе, но она никогда даже хорошей порки не получала… Но, клянусь, можете её бить сколько угодно…

— Пусть только попробуют, — перебила его Кинга.

— …если она будет вам перечить, — закончил Вебер.

Я колебался. Мне было жаль эту девушку, хотя она сама была виновата в своих бедах. Но, надо признать, за глупую ошибку ей грозила слишком высокая цена. Никто не заслуживал жестокости Касси. К тому же был ещё один довод. Разве не разозлило бы волка, если вырвать добычу прямо из-под его носа? Я улыбнулся про себя. Поиграть на нервах Касси могло быть весьма забавно. А заодно я совершу доброе дело. И даже два добрых дела.

— Слушай, девочка, — сказал я очень серьёзно. — Я приму тебя под свою защиту только ради твоего опекуна. Но ты должна поклясться на кресте, — я указал на стоящий на столе крест, — на страдания и славу Господа нашего, что будешь беспрекословно меня слушаться. Если начнёшь своевольничать, я вышвырну тебя на улицу, и пусть там тебя найдут головорезы Касси и сделают с тобой всё, что пожелают. Поняла?

Её губы задрожали, но, прежде чем она успела что-то сказать, заговорил Вебер:

— Кинга, умоляю тебя, я не смогу тебя спасти…

Быть может, её тронула пронзительная печаль в его голосе, потому что она склонила голову, подошла к столу и положила пальцы на крест.

— Клянусь, что буду вам послушна, — тихо пообещала она. — Если вы будете ко мне добры, — поспешно добавила она. — И если правда будет на вашей стороне.

— Лучшей клятвы, похоже, нам не дождаться, — заметил я, пожав плечами, и посмотрел на девушку. — Собирайся, бери что нужно, и идём.

— А если они следят за приходом и храмом? — встревожился Вебер. — Если нападут на вас?

— Пожелаю им удачи, — ответил я с кривой усмешкой. — Но ты прав, нам нужно выйти как можно скорее, — добавил я. — Пока на улицах много людей, головорезы Касси не посмеют затевать свару. Но после заката всё может быть иначе.

Кинга собралась на удивление быстро и вскоре уже стояла у дверей с небольшим узелком в руке. Вебер, со слезами на глазах, обнял её и поцеловал в лоб.

— Дитя моё дорогое, дитя моё, да хранит тебя милость Господа. Да не коснётся тебя никакая беда.

Я заметил, что и Кинга, тронутная этим, тоже горько заплакала.

— Пора заканчивать это драматичное прощание, — распорядился я. — Вы расстаётесь не навсегда, а всего на несколько недель, и Кинга отправляется не на скитания, а под гостеприимный кров Святого Официума. Ей у нас не будет худо, уверяю тебя…

Вебер отстранился от девушки и принялся благодарить меня с пьяной, излишней сердечностью. Я не сомневался, что он искренне мне благодарен, но эта благодарность, смешанная с облегчением, недавним страхом и обильно подлитая вином, делала его общество почти невыносимым. Так что я был по-настоящему рад, когда мы наконец покинули церковный двор и вышли на улицу. Долгое время мы шли молча: Кинга — с опущенной головой, я — внимательно, но незаметно оглядывая окрестности и прохожих. Ничего подозрительного я не заметил. Пройдя примерно треть пути, Кинга заговорила — тихо, почти робко:

— Вы правда думаете, что этот человек способен сотворить со мной что-то столь ужасное? Что он станет возиться с такой незначительной, как я?

— Именно так я думаю, — коротко ответил я.

— Я ударила его, не подумав, — снова заговорила она. — А на первый взгляд он даже показался мне довольно приятным человеком.

Ну конечно, юные девицы и их представление о мире! — подумал я. Об архидиаконе можно было сказать что угодно, только не то, что он приятный человек. Конечно, его ослепительная