Дневник времён заразы - Яцек Пекара Страница 56

— Я не боюсь смерти, — твёрдо и уверенно произнёс он. — Но и умирать, признаться, не слишком-то тороплюсь.

— Не думаю, что дело зайдёт так далеко, — ответил я. — Но на твоём месте я бы остерегался тревожить осиное гнездо. Более того, постарался бы, чтобы осы вообще меня не заметили, — добавил я.

— Вот тут-то и зарыта собака, — пробормотал он, сжимая пальцы обеих рук так, что хрустнули костяшки.

— Значит, осы тебя всё-таки углядели, — покачал я головой. — Плохо дело.

— Меня навестил сам архидиакон — с дружеским, видите ли, визитом, — слово «дружеский» он произнёс с язвительной насмешкой.

— О, какая честь от столь великого господина, — заметил я.

— Даже вёл себя учтиво: людей своих оставил в храме, а сюда явился лишь с одним спутником. — Настоятель прикрыл глаза и, не обращая на меня внимания, вновь наполнил свой кубок.

Я лишь надеялся, что он не свалится в пьяном беспамятстве, пока не расскажет, что же так сильно его взволновало, что он не только срочно вызвал меня, но и топит свои тревоги в вине безо всякой меры.

— Вошла Кинга, — сказал он. — Наверное, из любопытства. — Он пожал плечами. — Знаешь, как это бывает с такими юными пташками, воспитанными в монастыре, — любопытство к людям берёт верх…

— Хорошо, хорошо, — прервал я его. — Лучше расскажи, что произошло.

— Касси хлопнул её по заду и ущипнул за грудь, а она так врезала ему по лицу, что у него кровь из носа хлынула.

Я рассмеялся.

— Бойкая девица, — похвалил я. — Глупая, но отважная.

— И это всё, что ты можешь сказать? — прорычал раздосадованный Вебер. — Господи, Мордимер, да он же её уничтожит! А заодно найдёт повод разделаться и со мной!

Я не знал, что тревожило его больше, хотя, без сомнения, судьба девушки ему была небезразлична.

— Что сделал Касси потом? — спросил я. — Кроме того, что истекал кровью. — Я невольно улыбнулся, представив, как разъярён должен был быть архидиакон, которого сперва в нашем городе встретили, облив навозом, а затем, во время мирного визита на приход, получил пощёчину от простой плебейки.

— Я заслонил её собой, — признался настоятель. — Не знаю, не заколол бы он её или не зарезал — в любом случае, рука его уже легла на кинжал… Он осыпал её самыми подлыми ругательствами, а я… а я тогда… велел ему убираться.

— Ну, тогда и ты молодец, — похвалил я теперь его. — Ещё один глупец, но, безусловно, храбрец.

Потом я покачал головой.

— Жаль, что ты не подумал, как бы его умилостивить, вместо того чтобы ещё больше разозлить.

— Касси ей этого не спустит, — мрачно заключил Вебер. — Я слышал о нём и его делишках в Ватикане. За меньшие обиды он приказывал убивать людей.

Что ж, этого нельзя было исключать. Хотя для Кинги всё могло обернуться куда хуже и мучительнее, чем быстрая смерть.

— Позови сюда эту свою глупую девчонку, — распорядился я.

Вебер высунулся из кабинета и крикнул слуге, чтобы тот привёл Кингу. Не прошло и нескольких мгновений, как девушка появилась перед нами. Она остановилась у порога, прямая, как струна, с опущенным взглядом. Бледная, словно сама смерть, в чёрном платье и чёрном чепце, она походила на юную вдову, только что вернувшуюся от могилы возлюбленного супруга.

— Что тебе взбрело в голову, глупая, ударить архидиакона? — спросил я.

Она подняла глаза.

— Ни один мужчина, кроме мужа, соединённого со мной по закону, вере и обычаю, не посмеет ко мне прикоснуться, — заявила она твёрдым, гордым голосом. — А когда я рожу сына, лишь он сможет касаться моей груди.

Я подошёл к ней. Так близко, что видел, как, несмотря на всю её гордость и дерзость, она занервничала.

— Достойные слова, — холодно заметил я. — Только, моя милая, такие речи пристали благородным и богатым. А не ничтожным беднякам, вроде тебя. Когда знатный господин соблаговолит похлопать тебя по заду, ущипнуть за щеку или сжать грудь, ты должна невинно покраснеть, прошептать: «Ох, милостивый господин!» — и скромно ретироваться в уголок. А довольный господин, крутанув ус, быть может, даже бросит тебе пару монет, уходя…

— Я ей то же самое говорил, — уныло пробормотал настоятель. — Не знаю, откуда в ней эта строптивость. Отец её был добрым человеком, смиренного сердца, а эта девчонка выродилась в невесть что.

— Я ни о чём не жалею! — воскликнула она. — Ни о чём!

— И это очень плохо, что ты не жалеешь, — ледяным тоном ответил я. — Потому что ты унизила и оскорбила знатного господина, для которого даже неподобающий тон голоса — смертельная обида, не говоря уже об ударе. Он захочет отомстить тебе и твоему покровителю, настоятелю. — Я стоял уже так близко, что наши лица почти соприкасались. — Знаешь, что они могут с тобой сделать? Схватят тебя и изнасилуют, — продолжал я холодно. — И не только архидиакон — он будет первым, но потом отдаст тебя своим солдатам. А когда они с тобой закончат — а это продлится достаточно долго, чтобы ты потеряла всякое желание жить, — тебя не убьют. Нет, окровавленную, голую и едва живую выбросят на улицу, на посмешище толпы. — Я продолжал: — Скажи мне, стоило ли щипка за грудь всего этого?

Она слышала мой гневный голос, и не знаю, что подействовало сильнее — смысл моих слов или их тон, — но до неё наконец дошла вся тяжесть положения. Губы её задрожали, и она разрыдалась. Я, не слишком церемонясь, толкнул её на стул, и она, сжавшись в комок, продолжала всхлипывать — жалобно, отчаянно, как обиженная и перепуганная девочка. И это было хорошо, что она плакала именно так. Ибо только тот, кто испытывает страх, способен защититься от опасности. А опасность в её случае была более чем реальной.

— Что мне с ней делать, Мордимер? Что делать? — беспомощно вопрошал настоятель.

В другой ситуации он, в худшем случае, отослал бы её из города — к знакомым в деревню или в какой-нибудь дружественный женский монастырь. Но городские ворота были закрыты, а дороги патрулировались солдатами епископа, и мы оба знали, что они неусыпно исполняют свою службу.

— Заключи сделку, — посоветовал я. — Напиши письмо архидиакону. Скажи, что девушка публично будет умолять его о прощении, что она встанет на колени, поцелует его руку, что ты назначишь ей годовую епитимью перед храмом, что её публично высекут…

— И он согласится? Ты думаешь, он согласится? — Вебер вскинул на меня взгляд.

— Нет, не согласится, — ответил я. — Он уже знает, что тебе дорога её судьба,