Коллекция Энни Мэддокс - Шарлотта Брандиш Страница 22

Когда горничная покинула столовую, Оливия отпила ледяной воды из хрустального бокала и сразу ощутила, как горло сковал холод. Несколько мгновений ей казалось, что она не сможет произнести ни слова, но, взглянув на портрет отца и увидев на нём сейчас не прославленного Джона Адамсона при полном параде, а брата – его высокие скулы, ямочку на подбородке, скрытую в уголках губ улыбку, на которую он всегда так щедр в любой, даже самой безнадёжной ситуации, – Оливия нашла в себе силы продолжить.

– Дело в том, отец, что у Филиппа неприятности. Он исчез, и я не знаю ни где его искать, ни что с ним произошло. Я очень тревожусь за него, и мне нужна ваша помощь.

Миссис Адамсон переглянулась с мужем, и на лице её появилось выражение усердного секретаря, получившего очередные указания.

– Но, Оливия, разве исчезновениями людей не должна заниматься полиция? – мягко поинтересовалась она, возвращая на блюдце бисквит. – Признаться, я не понимаю, причём тут Джон. Чем он, по-вашему, может быть полезен? Джон – музыкант, великий музыкант, выдающийся! – а вовсе не сыщик. И не полисмен с фонарём и дубинкой, – и она издала деликатный смешок, будто находила весь этот разговор, да ещё в стенах своего чудесного дома, презабавной нелепицей.

– В том-то всё и дело, – Оливия, не притронувшись к кофе, по-прежнему не сводила взгляда с отца. – Понимаете, у меня есть знакомый инспектор полиции, и я уже нанесла ему визит, но не смогла убедить его в серьёзности ситуации. Инспектор Тревишем… Старший инспектор Тревишем, его недавно повысили – ваш преданный поклонник, отец. Он не пропускает ни одного концерта в вашем исполнении. Я абсолютно уверена, что если бы вы нашли время… и попросили внимательнее отнестись к этому делу… то он непременно прислушался бы к вам.

– Я?! – Джон Адамсон впервые посмотрел дочери в глаза и сразу отвёл взгляд. – Но, Оливия, прости, конечно, дорогая, – с видом оскорблённой примадонны он принялся помешивать ложечкой кофейную пенку, – но что я скажу этому инспектору? Мы не виделись с Филиппом сколько?..

– Пятнадцать лет.

– Пятнадцать лет, да. И я совсем не знаю его. Он уже не ребёнок, а взрослый мужчина. И, как это ни прискорбно сознавать, по всей видимости, склонный к преступному образу жизни. Раз уж ты свела знакомство с полицией. Знаешь, дочь, ты можешь думать, будто вправе осуждать меня за то, что я никак не участвовал в вашей жизни… Но заботу о вас взяла на себя семья вашей матери, Изабеллы! Я обещал не вмешиваться – и я выполнил своё обещание! А теперь ты приходишь и требуешь, чтобы я бегал по полицейским участкам и пятнал свою репутацию, которую зарабатывал годами!

Витая серебряная ложечка выскользнула из длинных музыкальных пальцев и упала в чашку, взметнув кофейный фонтанчик. На белоснежной скатерти расплылась тёмная хризантема, и миссис Адамсон страдальчески вздохнула.

– Это не требование, отец. Это просьба. И если бы я могла обойтись без вашей помощи, то не стала бы просить. И Филипп никакой не преступник – он в жизни не совершил дурного поступка, уверяю вас. С ним что-то произошло, я это знаю. Пожалуйста, отец, помогите мне. Один-единственный раз, прошу! Клянусь, я больше никогда и ничем не потревожу вас!

– Ну-ну, дорогая, зачем же так волноваться? Конечно, Джон поможет, раз уж без него никак не обойтись, – предвосхищая возражения супруга, миссис Адамсон послала ему красноречивый взгляд. – Как только закончится вся шумиха после концерта, и в расписании Джона появится…

– После концерта?..

– Ну, разумеется, дорогая. Ты ведь наверняка знаешь, что через две недели Джон выступает в Альберт-холле с большой классической программой. Это главное событие в музыкальной жизни Лондона. Все билеты уже распроданы.

– Но через две недели…

Не слушая её, миссис Адамсон деловито полистала ежедневник:

– Вот, скажем, двадцать восьмое марта. В этот день мы с Джоном приглашены на поздний ужин к лорду Толбери, но время чая свободно. Что скажешь, Джон? – она обернулась к мужу, который как раз переместился за столом влево, подальше от кофейного пятна и от дочери. – Оливия вполне может привести своего друга к нам на чай. Да, он из полиции, но времена меняются, и почему бы молодой девушке не питать тёплых чувств к полицейскому? Тем более, что он… он ведь не констебль, да? – спросила она с надеждой.

– Инспектор, Фелисити, – успокоила её Оливия, чувствуя, что сейчас то ли разрыдается, то ли рассмеётся. – Старший инспектор Департамента криминальных расследований.

Одна мысль о том, чтобы представить инспектора Тревишема героем девичьих грёз, была настолько смехотворной, что Оливия против воли усмехнулась. Миссис Адамсон поняла эту улыбку по-своему.

– О, дорогая, я угадала? – обрадовалась она. – Вот видишь, Джон, ты меня вечно высмеиваешь, а я всегда говорила, что чувствую, когда кто-то влюблён. И нет ничего удивительного, что девушка хочет представить избранника своему знаменитому отцу и получить его одобрение.

– Понимаете, Фелисити, – Оливия уже отчаялась встретиться взглядом с отцом, который смотрел куда угодно, только не на неё, а потому обратилась к его жене: – Две недели – это очень большой срок. Когда человек исчезает не по своей воле, то счёт может идти на дни или даже на часы. Возможно ли устроить эту встречу пораньше? Скажем, завтра? И не обязательно это может быть чай, достаточно короткого…

– Но, дорогая! – на лице миссис Адамсон появилась гримаса истинного страдания. – Это совершенно невозможно! Джону сейчас никак нельзя волноваться, ну, просто совершенно! – прибавила она умоляющим шёпотом. – Он проводит за репетициями по десять часов в сутки, он уже потерял четыре фунта и ему приходится принимать порошки. Мы отменили все визиты и хотели перенести прослушивания…

Фламандские часы пробили два пополудни, и Джон Адамсон резко отодвинул чашку с остывшим кофе.

– О, это время мисс Беррит! Она явится с минуты на минуту! – миссис Адамсон доверительно пояснила, понизив тон: – Проходит прослушивание каждый год. Джон постоянно вынужден ей отказывать, но она свояченица Эджертонов, и поэтому, сами понимаете, тут требуется такая тонкая дипломатия… – и она деликатно закатила глаза.

В тот же миг в столовую проник звук дверного колокольчика.

Прощание с отцом и его женой вышло торопливым и скомканным, и Оливия с облегчением покинула этот красивый, изысканно обставленный дом, в котором ничего не хотели знать ни о ней, ни о её брате. Да, формально она не получила отказа, но холодность отца и неприкрытая досада на вторжение в его камерный мирок ранили девушку