Коллекция Энни Мэддокс - Шарлотта Брандиш Страница 21

– Мадам, я могу подавать ланч? Кухарка страшно переживает, что суфле опадёт, и вы откажете ей от места. Внизу такая нервная обстановка, что Джинни уже разбила две подставки для яиц и соусник от синего сервиза. А кухарка…

Джону Адамсону потребовалось лишь чуть поморщиться, но его супруге хватило и этого. Миссис Адамсон мгновенно опомнилась и принялась за свои обязанности:

– Достаточно, Мейбл, – строго оборвала она горничную. – Можешь подавать ланч, только добавь ещё один прибор, у нас гостья. И передай Джинни, что стоимость разбитой посуды вычтут из её жалованья. А с кухаркой я поговорю после чая. И в следующий раз, будь добра, дождись, когда я буду одна. Мы не должны отвлекать мистера Адамсона от его важных размышлений подобной чепухой. Всё, иди! – отчитав горничную, она сразу почувствовала себя увереннее и уже другим тоном, повернувшись к Оливии, посетовала: – Представить не могу, почему прислуга так любит жаловаться друг на друга. Или дерзят, или жалуются – одно из двух. А как трудно стало найти хорошую повариху, вы и не представляете! Джону необходимо полноценно питаться, и я уже готовилась переманить кухарку Гамильтонов, посулив ей жалованье вдвое…

– Довольно, Флитци. Остынет ланч, а я голоден. К тому же вряд ли нашей гостье интересны твои неудачи в домашнем хозяйстве, – и Джон Адамсон, любезно пропустив Оливию вперёд, направился в столовую, а на лице его супруги появилось точно такое же обиженное выражение, как и у горничной Мейбл.

***

Столовая в доме Адамсонов представляла собой самую красивую комнату из тех, где доводилось бывать Оливии. Всю её заполнял свет, лившийся из французских окон, а серебряные вазы и зеркало над каминной полкой множили голубоватые блики, дрожавшие павлиньими глазками на лазурных портьерах и белоснежной скатерти, на тонкостенном фарфоре и безупречно начищенных приборах.

В широком простенке, меж бронзовых светильников, висел портрет отца, изображающий того в полный рост. Как ни странно, именно на портрете Джон Адамсон обнаруживал сильнейшее сходство с Филиппом, что стало для Оливии напоминанием, зачем она здесь, в этом красивом, но абсолютно холодном доме, в котором она ощущала себя словно чужестранец, не ведающий ни языка, ни обычаев этого края.

Её сбивало с толку и то, что в действительности отец выглядел совсем не таким, каким она помнила его все эти годы. Он казался ниже ростом, хотя всё равно его можно было назвать довольно высоким человеком, но черты его лица расплылись, потеряли ту выразительность и чёткость, что запечатлел когда-то художник. Поредевшие на висках тёмно-каштановые волосы с тем же рыжеватым отливом, что и у Филиппа, и у неё самой, потускнели, и в беспощадном дневном свете виднелись серебристые нити. Складки на лбу и поплывшие вниз уголки глаз придавали его лицу уставшее и немного сварливое выражение.

Принесли супницу, и, когда горничная подняла крышку, из-под неё выпорхнуло облачко горячего пара с ароматом кореньев и пряных трав. Пока чета Адамсон обсуждала утреннее прослушивание, Оливия, вежливо поддерживая разговор, незаметно вглядывалась то в портрет, то в его живой прототип, сидевший напротив неё. Вглядывалась и пыталась понять, отчего её сердце так болезненно застыло в одной тональности, тоскливой, как си-бемоль минор, предваряющей начало «Альпийской симфонии» Штрауса.

Просто отец постарел, поняла вдруг она. Что же здесь удивительного? Время течёт лишь в одну сторону и никогда – вспять. Отец постарел, а мы выросли. И также будет выглядеть Филипп, когда разменяет шестой десяток, и, возможно, и я. С годами мы вглядываемся в лица родителей как в зеркало, привыкая к тому, что ожидает в будущем нас самих, и удивляет это, пожалуй, лишь того, кто столкнулся с подобным впервые.

Унесли пустую супницу и сразу же подали суфле из креветок. Розовато-жёлтое, того же оттенка, что и хризантемы в низкой обеденной вазе, с подрагивающей от нежности серединой, оно подверглось самому тщательному осмотру миссис Адамсон. Очевидно, это был решающий момент в судьбе новой кухарки.

Пока суфле раскладывали по тарелкам, Джон Адамсон продолжал увлечённо делиться результатами утреннего прослушивания:

– Первая совершенно ни к чему неспособна. Она убила Скарлатти, просто убила! У второй – зажатая кисть и martellato6, точно вороны дерутся на крыше. Абсолютно бездарна, тут никаких вариантов. Сжимает пальцы, как бедняк последний пенни. Юного Брэдли придётся взять, пометь это себе, Флитци, – распорядился он, не глядя на супругу, и та отставила тарелку и добросовестно внесла в ежедневник короткую запись. – Он небезнадёжен, по крайней мере, не как остальные. И сразу после ланча свяжись по поводу перевозки рояля, я не хочу опять столкнуться с теми же накладками.

– Дорогой, я и сама не знаю, почему в тот раз так вышло! Я и писала им тогда, и звонила, но этот ужасный человек, распорядитель, такой, знаешь, надменный, не стал даже…

Джон Адамсон, не отвлекаясь от суфле, еле заметно нахмурился, и преданная супруга тотчас умолкла, оставив, впрочем, ежедневник лежать рядом, на краешке стола.

– Фелисити, вы тоже концертируете, насколько я помню? – поинтересовалась Оливия, стремясь заполнить паузу в беседе.

– Нет-нет, что вы, это было так давно! – миссис Адамсон смущённо улыбнулась и покачала головой. – К тому же мои способности всегда были средними. А плохих музыкантов и так хватает с избытком, как говорит Джон. Я оставила музыку более десяти лет назад, и знаете… Я совсем не испытываю сожалений, – сообщила она радостно. – Ни малейших!

– Тебе никогда не давалось glissando7, Флитци. Сплошной треск и никакой плавности, – Джон Адамсон промокнул губы салфеткой и пожал плечами. – Помимо всего прочего. Так бывает, и стыдиться тут нечего. Главное, вовремя понять, что тебе дано, а что нет. К счастью, я оказался рядом и сумел предостеречь тебя от ошибок, – на лице его появилась лёгкая улыбка без тени самодовольства, и он вновь нахмурился: – А вот как быть с тобой, Оливия… Я не ожидал, что ты решишь ко мне обратиться. Безусловно, мне приятно, но я даже не знал, что ты занимаешься музыкой. У кого ты училась? Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, что я отнесусь к тебе с той же объективностью, что и к остальным соискателям?

– Я никогда не училась музыке, отец. Я пришла вовсе не за этим. Мне… Нам с Филиппом понадобилась твоя помощь, – Оливия замолчала в ожидании, пока вошедшая горничная подаст кофе с бисквитами.

Кофе в этом доме пили на турецкий манер, и всё время, пока Мейбл расставляла крошечные чашечки китайского фарфора и наполняла их из серебряного кофейника, супружеская чета Адамсон смотрела на Оливию с тревожным и ничуть не доброжелательным вниманием. Атмосфера за столом ощутимо переменилась. Так летним ветреным днём начинает темнеть небо на горизонте, когда