Холод в Берлине - Эуджен Овидиу Кирович Страница 20

Разговор не клеился, поскольку она отвечала на вопросы весьма сжато, словно была поглощена мыслями о чем-то другом.

– Где Лиза?

– У соседки. Дочка приболела.

– Ей нужен врач?

– Нет.

Мы затушили сигареты, и Мария поспешила вновь выбросить содержимое пепельницы в мусорное ведро. Когда она села, я поинтересовался, навещал ли ее полицейский инспектор по фамилии Бауэр.

– Да, на следующий день после нашей поездки на рынок.

– О чем вы ему сообщили?

– Сообщила о произошедшем тем вечером, о чем же еще? – ответила Мария резко, даже враждебно. – Что вы зашли, когда меня не было дома, поговорили с Лизой, а позже вернулись с несколькими русскими солдатами, утверждая, будто видели здесь тело.

– И что он сказал?

Она заправила за ухо прядь волос.

– Ничего особенного. Полицейские сделали несколько фотографий и ушли.

– Он разговаривал с Лизой?

– Нет. Ее здесь не было. И ради бога, не впутывайте ее сюда! Она всего лишь ребенок.

Закуривая очередную сигарету, я заметил, что у меня дрожат пальцы.

– Кто еще к вам приходил? Тюльпанов или мужчина, с которым вы познакомились тем вечером?

– О чем вы?

– Могли бы по крайней мере оставить вам обычные сигареты в довесок к мебели, чаю и всему остальному. Русский табак, пожалуй, слишком крепок для вас. Почему вы не упомянули, что разговаривали с ними тоже?

Мария выпрямила спину.

– Не знаю, чего вы от меня ждете.

– Мне ничего от вас не нужно.

– Вы поняли.

– Нет, не понял.

– О, прошу вас!

– Вы ошибаетесь. Я просто пытался вам помочь.

– Ну, как скажете.

– Что насчет русских? Они бы не пришли к вам, не будь у них своего интереса. Так в чем он заключается?

– Они хотели, чтобы я убедила вас продолжить писать статью об убийстве, если вдруг вы уже потеряли к ней интерес.

Я затушил сигарету в пепельнице и встал.

– Извините за недоразумение. Я больше сюда не вернусь и не побеспокою вас.

Надев пальто, я попрощался.

– Вы их сюда привели! – воскликнула Мария.

– Верно. Мне не следовало так поступать. Берегите себя.

– Сделали мне подачку в виде пары пачек сигарет с шоколадом и возомнили, будто мы теперь друзья? – Она повысила голос. – Ваши бомбы убили моих родителей! Ваши солдаты убили моего мужа, отняли у меня дом и вышвырнули на улицу!

Я почувствовал, будто за один миг постарел на десятилетия.

– Что же, по-вашему, мне было делать, когда русские вернулись? – продолжила Мария. – Скажите на милость? Попросить их уйти и захлопнуть дверь у них перед носом? Меня трижды насиловали! Трижды! Один раз на глазах у Лизы, прямо здесь, в этом доме!

– Очень жаль.

– Всегда только это от вас и слышно! Больше сказать нечего? Жаль – и все?

– А что мне остается? Я понимаю, через что вам пришлось пройти, и мне жаль.

– Нет, вы не понимаете!

– Вы правы. Вероятно, не понимаю. Но вы живете в американском секторе. Вы могли рассказать мне о произошедшем и попросить о помощи.

– Кто захочет хоть пальцем пошевелить ради меня? Ради вдовы эсэсовца? Очнитесь! Американский солдат изнасиловал меня прямо здесь, в этом доме!

Я открыл дверь и вышел. На улице две женщины разгребали лопатами свежевыпавший снег. Они прервали свое занятие и уставились на меня.

– Простите, – проговорила Мария, выйдя следом за мной. – Я не хотела.

– Все в порядке, – ответил я.

– Не в порядке. Пожалуйста, вернитесь в дом. Не обижайтесь. Я приготовлю кофе.

– Может, в другой раз.

– Я еще кое-что вам не сказала.

– Что?

– Прошлым вечером сюда приходил мужчина. Велел подумать о дочери и держать рот на замке.

– Он назвал свое имя?

– Нет. На нем была военная форма.

– Опишите его.

– Примерно на десять лет старше вас, выше ростом. У него была машина, я увидела на улице. Военная.

– Вы заметили на ней флаг или эмблему?

– Было темно.

– Вероятно, вас больше не побеспокоят. – Достав из кармана блокнот, я записал свой адрес, вырвал листок и отдал Марии. – На всякий случай. Берегите себя.

Я связался по телефону с Лейтоном, и мы встретилась в клубе «Винстон», где я воспользовался возможностью подобрать одежду потеплее. Примерив несколько вещей, я выбрал темно-синее пальто с алой подкладкой. Также купил шарф, кофе, сигареты и шоколад. Когда я сложил свою добычу в сумку, мы вдвоем отправились в офицерскую столовую, располагавшуюся на втором этаже.

Она выглядела точно так же, как в любом другом военном клубе Берлина: за столиками по двое и по трое сидели высокие, худощавые мужчины в форме и поглощали обед так, словно ели последний раз в жизни, настораживаясь при любом внезапном звуке или движении.

Мы сели за свободный столик, сразу заказали напитки и взяли меню. Я поведал ему о своей болезни, и Лейтон отметил, как мне повезло: в городе постоянно не хватает пенициллина, потому что больше половины импортных препаратов в конечном счете пропадает и оказывается на черном рынке.

– Пенициллин с морфием – главные сокровища барыг, – объяснил он. – Флакон пенициллина или дозу морфия можно продать за пятьдесят долларов. Преступные сети проникли во все больницы, и комендатура практически ничего не может с этим поделать. Все хотят поскорее забыть о войне и заработать немного легких денег.

– Но только не вы, – заметил я. – Выпьем же за это.

– И не вы. За все неудобства, сопряженные с работой здесь, мне платят неплохую зарплату. Дома в Англии я считаюсь весьма состоятельным человеком. От своего достопочтенного отца я унаследовал большой дом в Лондоне и еще один за городом, недалеко от Оксфорда. Вдобавок ко всему мне шестьдесят один. Старость, мой дорогой друг, – это иная страна, с иными вкусами, запахами и мечтами. Но вы-то молоды, и непохоже, что купаетесь в деньгах, простите мою прямолинейность. Всего за месяц вы могли бы заработать здесь больше, чем за целый год в Штатах.

К нам подошел официант, чтобы принять заказ, и это позволило мне сменить тему после его ухода.

– Вы слышали о некоем майоре Белфорде?

– Разумеется. Все о нем слышали. Кровавая «Омаха»[16], Первая пехотная дивизия. Настоящий американский герой.

– Вы когда-нибудь его видели? Я имею в виду, во плоти?

– Нет, насколько я помню. Почему вы спрашиваете?

– Я начинаю сомневаться, что он существует на самом деле.

– В каком смысле? – удивился Лейтон.

– Создается впечатление, будто он меня избегает, – ответил я. – Он словно призрак: неосязаемый, постоянно ускользает. Мог ведь с