Коллектив авторов - Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии Страница 22

Из антологии «Калитохей»[298]

Прислужница госпожи — господину

Ты в дальний поход снаряжаешься, о господин?Какая-то, видно, в душе у тебя червоточина.В пустыню твой путь, где, виденьем воды обмороченный,Я слышала, слон потерялся уже не один.

Весь в мысли свои погруженный, рукою могучеюТы лук напрягаешь — и звонко поет тетива.С лицом опечаленным, словно подернутым тучею,Следит за тобой госпожа — ни жива, ни мертва.

Примерив свои рукавицы и наручи прочные,Подушечкой пальца ты пробуешь стрел острия.Глаза у подруги твоей — как две чаши цветочные,Вечерней росою наполненные по края.

В мечтах о добыче все радостней и дерзновеннее,От ржавчины ты отчищаешь метательный круг.Но, как лепестки, — лишь пахнет холодов дуновение,—Браслеты спадают, смотри, у жены твоей вдруг.[299]

Скажи,

Зачем ты ее оставляешь? Тревогой волнуема,То плачет она, то безмолвствует, горе тая.В разлуке с тобою погибнет она неминуемо.Тогда воскресит ли ее вся добыча твоя?

Прислужница госпожи — господину

Сущее пекло — пустыня. Деревья там редки.Скупы на тень, как сквалыги на траты, их ветки.Никнут они, увядают, как молодость нищих:Тленье и гниль поселяются в их корневищах,—И погибают — безвинные люди на плахе.Стонет страна в безграничном отчаянье, страхе,Если бесчинствует царь, покрывая позоромЦарское имя свое, — и нет меры поборамАлчных советников. Всюду — одно запустенье.Не такова ли пустыня, лишенная тени?

Путь твой — туда. Но об этом решенье суровомТы, господин, не обмолвился дома ни словом.Знай госпожа — и, подобно горюющим вдовам,Плакать ей долгие ночи на ложе пуховом.

Знай госпожа — и во тьме беспросветной, кромешной,Бедной вздыхать, предаваясь тоске безутешной.Чуть отодвинешься ты — утешать безуспешно!Как оправдаешься ты перед нею, безгрешной?

Знай госпожа — и конец красоте и здоровью;Горькое горе приникнет к ее изголовью.Сердце ее, господин, обливается кровью,Если твой взгляд — хоть на миг — не пылает любовью.

Госпожа — прислужнице

Супруг мой любимый — добра неустанный ревнитель.Отказа ни в чем у него не встречает проситель.Враги же трепещут: он их беспощадный губитель.В поход за добычей отправился мой повелитель.Свой взор на прощанье моей красотою насытил —

И молвил: «В пустыне — песок горячее огня.Наступишь босой — и ожог, распухает ступня.Там, близ водопоя, весь день суетня, толкотня,И слон пропускает подругу, ей сердцем родня».

Потом он примолвил: «Там солнце палит — не скупится.Ни облака там, над песчаной страной, не клубится.И голубь, прохладу даруя своей голубице,Бьет крыльями, — сладостно ей хоть чуть-чуть позабыться!»

И так он домолвил: «В горах, что высокой грядойВдаль тянутся, сохнет и гибнет бамбук золотой.И тенью своей укрывает олень молодойКрасавицу-лань, беззащитную перед бедой».

Я знаю:

Твой верный супруг — в нем любви не ослабнет горенье —К тебе возвратится — и скоро. Умерь нетерпенье!Чу! Ящерка мне выражает свое одобренье,[300]И веко дрожит, предвещая его возвращенье.

Прислужница — госпоже

О лотосоглазая! Выслушай тайну девичью:Какой-то воитель за мной, как охотник за дичью,Все ходит и ходит. Оглянешься — здесь неразлучник.Цветами украшенный, как он пригож, этот лучник!Недуга любви на лице у него отпечатки.Ни слова не скажет. Как будто играет он в прятки.Сочувствием полная к горю его, я бессонноТомилась, крушилась. Молчал незнакомец влюбленный.Молчала и я — заговаривать первой негоже.Лишь думала: «Как исстрадался несчастный, о боже!»Тебе лишь одной я откроюсь: красивый обличьем,Понудил меня он пойти вперекор всем приличьям.Близ поля, что мы охраняем от шумной оравыПрожор-попугаев, ты знаешь, для нашей забавыКачели повешены, — там я качалась легонько.Смотрю: припожаловал. Смирный — смирнее теленка.«Айя![301] Раскачайте!» — его попросила несмело.Качнул он — да так, что я чуть не до неба взлетела.Я сделала вид, что рука соскользнула с веревкиИ словно я падаю. Он же, проворный и ловкий,Меня подхватил. Я в объятьях его оказалась.Я не вырывалась, а если бы и попыталась,Взмолился бы он: «Ах, останься со мной хоть с минутку!»Отказ бы мой, верно, его огорчил не на шутку.

Госпожа — прислужнице

Лучистое солнце вечерней пороюСкрывается — день унося — за горою,И сумрак нисходит, смуглей Немийана[302].Земля придремнула, луной осиянна.Смыкаются лотосы — веки красавиц.Кусты-белоцветы смеются, забавясь.Деревья склонились, подобно ученымПод градом похвал — пристыженным, смущенным.Как пенье бамбуковой флейты пастушьей,Жужжанье пчелиное радует ду́ши,И слышно в селенье, покоем объятом:Коровы бегут, возвращаясь к телятам.Слетаются в гнезда пернатые пары.Свершают вечерний обряд анданары.В домах очаги разжигают, светильниИ ужин готовят… С улыбкой умильнойГлупцы восхищаются: «Вечер прекрасен!»Неведомо им, что восторг их напрасен.Для всех разлученных он — меч зачерненный,Судьбою над их головой занесенный.

Из антологии «Десять песней»

Напуттанар, сын золотых дел мастера, из Каверипаттинама [303]

Напились тучи океанской влагиИ вознеслись — так Тирумаль всеблагийВосстал для измеренья трех миров;[304]На склонах гор, у самых берегов,Весь день они пропочивали в неге,И снова — в путь в стремительном побеге,Чтоб ввечеру, как слон, разящий бивнем,Обрушиться неудержимым ливнем.

В тот час вечерний хоженой тропойДворцовые прислужницы толпойК окраине далекой поспешили.В руках у них для приношенья былиГоршки с вареным рисом и жасмины.Жужжали пчелы, сладостнее ви́ны[305],Когда они рассы́пали дарыИ стали ждать среди ночной поры,Какой им будет знак, прильнув друг к дружке.Внезапно голос молодой пастушкиПослышался. Привязанных телятЕй было жаль, и, в ночь вперяя взгляд,Она сказала: «Не горюйте! СкороВернутся ваши матери!» Без спораРешив, что это бог им возгласил,Прислужницы — бежать что было силИ молвили тоскующей царице:«Недолго ждать осталось: возвратитсяТвой повелитель, царь с осанкой бычьей,Увенчанный победой — и с добычей!»

Владычица, прослушав их рассказ,Жемчужины смахнула с черных глаз.И вдруг — виденье! На лесной поляне,Очищенной от трав, где поселяне —Охотники воздвигли бастион(Отныне он с лица земли сметен),Огромное военное становьеПредстало ей, исполненной любовью.

Там на скрещенье троп, гора на вид,Свирепый слон сторожевой стоит.Ему подносят тростника вязанки —Он гордо отвергает все приманки.Напрасно с перекошенным лицомЕго погонщик бьет своим бодцом.Воители, являя верх сноровки,Вбивают в землю колья — и веревкиНатягивают; миг — и пестрый кровКолышется над остовом шатров;Потом бойцы, — их ждет покой желанный,—Составив луки, вешают колчаны,Как вешает отшельник на треногуСвою одежду, охряную тогу;И наконец они лихим броскомВонзают в землю копья — лепесткомОтточенным… Без лишней суетыНад копьями укреплены щиты,—И вот уже — на ночь одну — готовоУбежище для воина простого.

Стихают шум и говор до утра,И только возле царского шатраМелькают длиннокосые смуглянкиС кинжалами на поясах. В горлянкеГорючее для плошек у любой.Они следят, когда пробьют отбой,Чтоб ни одна светильня не погасла,И если надо — подливают маслаИ от нагара чистят фитили.

Уж за полночь. Давно умолк вдалиПоходный колокол длинноязыкий.Стоят, качаясь, стражники владыки:По сонным векам пробегает дрожь,Как по лианам в ветер или дождь.Отсчетчики часов, сложив ладони,Кричат: «О восседающий на троне,Непобедимый царь, гроза врагов,Узнай: по времемеру[306] — час таков!»

У царского шатра — отряд яванов[307].В их боевой отваге нет изъянов.У каждого явана — меч и щит,И под полой одежды кнут торчит.Они могучи и широкоплечи.В самом шатре — прислуживают млеччи[308]Бессонницей томимому царю.Уж утреннюю видит он зарюА с нею — неминуемую сечуИ мыслями стремится ей навстречу,И, щеку подпирая кулаком,Он вспоминает, легким холодкомОвеянный, — свои былые схватки.

Бегут враги, смешавшись, в беспорядке.Их тысячи, отставших, полегли.Как змеи, извиваются в пылиОтсеченные хоботы слоновьи.Под градом стрел, все залитые кровью,Ржут, прядая ушами, жеребцы.Победу одержавшие бойцыПриветствуют его, безмерно рады,И раздает он щедрые награды.

При свете плошек, спрятанных в литыхЛадонях изваяний золотых,Царица возлежит в покое спальномДворца семиэтажного, в печальномРаздумье о властителе своем,И свой браслет с причудливым витьем,Тоскуя, поправляет поминутно.Вконец истомлена тревогой смутной,Она трепещет в лихорадке злой,Подобно паве, раненной стрелой.

А за окном, не убавляя мощи,Бушует ливень в придворцовой роще,И, вслушиваясь в грохот водопадный,Царица напрягает слух свой жадный.Все мнится ей шагов далекий гром,Все видятся ей в сумраке сыромПобедою расцвеченные стяги.Идут войска, нет меры их отваге,Идут тропой песчаной, прямиком.Олень и лань на поле просяномРезвятся. Синий пламень высекая,Цветет кустарник низкорослый — кайя[309],Дождь золотой[310] — как утренняя даль,Ладони все свои раскрыл кандаль[311]И тондри[312] — сгустки темно-алой крови.Идут, всегда к сраженью наготове,Идут войска, с отмашкой мерной рук.А впереди — их вождь, ее супругВ своей большой военной колеснице.

Иль, может быть, все это только снится?

Тирукурал[313]