Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй Страница 4

– Ранили на войне, – сказал я.

– Ох, эта грязная война!

Мы бы, наверно, продолжили обсуждать войну и согласились, что это, по большому счету, бедствие для цивилизации и лучше было бы не воевать. Я уже скучал. Но тут кто-то окликнул меня издали:

– Барнс! Эгей, Барнс! Джейкоб Барнс!

– Друг зовет, – объяснил я и вышел из кабинки.

За большим столом сидели Брэддокс и компания: Кон, Фрэнсис Клайн, миссис Брэддокс и еще несколько незнакомых мне человек.

– Ты ведь пойдешь танцевать? – спросил Брэддокс.

– Танцевать?

– Ну как же, в дансинг, – вставила миссис Брэддокс. – Ты разве не знаешь, мы их возродили!

– Ты должен пойти, Джейк, – сказала Фрэнсис с дальнего конца стола. – Мы все идем.

Она сидела с прямой спиной и улыбалась.

– Конечно, он идет, – сказал Брэддокс. – Садись, Барнс, выпей с нами кофе.

– Ладно.

– И подругу с собой приводи, – сказала миссис Брэддокс, смеясь.

Уроженка Канады, она отличалась типично канадской простотой.

– Спасибо, мы придем, – сказал я и вернулся в кабинку.

– Кто твои друзья? – спросила Жоржетт.

– Писатели и художники.

– Их полно на этом берегу.

– Даже слишком.

– Согласна. Но некоторые хорошо зарабатывают.

– О, да.

Мы доели и допили вино.

– Идем, – сказал я. – Выпьем кофе с остальными.

Жоржетт открыла сумочку, тронула лицо пуховкой раз-другой, глядя в зеркальце, подкрасила губы помадой и поправила шляпку.

– Хорошо, – сказала она.

Мы вышли в общую комнату, полную людей, и Брэддокс встал, как и остальные мужчины за столом.

– Хочу представить мою невесту, – сказал я, – мадмуазель Жоржетт Леблан[14].

Жоржетт улыбнулась своей прекрасной улыбкой, и мы всем пожали руки.

– Вы родственница Жоржетт Леблан, певицы? – спросила миссис Брэддокс.

– Connais pas[15], – ответила Жоржетт.

– Но у вас одна фамилия, – настаивала миссис Брэддокс простодушно.

– Нет, – сказала Жоржетт. – Вовсе нет. Моя фамилия – Обэн.

– Но мистер Барнс представил вас как мадмуазель Жоржетт Леблан. Я в этом уверена, – настаивала миссис Брэддокс, увлекшаяся французской речью и переставшая понимать, что говорит.

– Он дурак, – сказала Жоржетт.

– Ах, так это была шутка! – сказала миссис Брэддокс.

– Да, – сказала Жоржетт. – Смеха ради.

– Ты слышал, Генри? – Миссис Брэддокс обратилась через стол к Брэддоксу. – Мистер Барнс представил свою невесту как мадмуазель Леблан, а на самом деле она Обэн.

– Ну конечно, дорогая! Мадмуазель Обэн, я очень давно ее знаю.

– О, мадмуазель Обэн, – обратилась к ней Фрэнсис Клайн и затараторила по-французски, очевидно, не испытывая, в отличие от миссис Брэддокс, горделивого изумления оттого, что и вправду говорит по-французски. – Вы давно в Париже? Вам тут нравится? Вы ведь любите Париж, не так ли?

– Кто это такая? – Жоржетт повернулась ко мне. – Я должна с ней говорить?

Она повернулась к Фрэнсис, сидевшей сложив руки и улыбаясь, вскинув голову на длинной шее, вот-вот готовой сказать что-то еще.

– Нет, мне не нравится Париж. Здесь дорого и грязно.

– Правда? А я нахожу его чрезвычайно чистым. Один из самых чистых городов во всей Европе.

– А я нахожу его грязным.

– Как странно! Но вы, возможно, пробыли здесь не слишком долго?

– Я пробыла здесь достаточно долго.

– Но здесь встречаются симпатичные люди. Это следует признать.

Жоржетт повернулась ко мне.

– Симпатичные у тебя друзья.

Фрэнсис была чуть пьяна и говорила бы и дальше, но принесли кофе, и Лавинь подал еще выпивку, а после мы вышли на улицу и направились в дансинг-клуб Брэддоксов.

Дансинг-клуб располагался в баль-мюзетт[16] на Рю-де-ла-Монтань-Сент-Женевьев. Пять вечеров в неделю там танцевали рабочие из квартала Пантеон. Один вечер в неделю там устраивали дансинг-клуб. По понедельникам был выходной. Когда мы пришли, там почти никого не было, не считая полицейского, сидевшего у двери, жены владельца за цинковой стойкой и самого владельца. При нашем появлении сошла по лестнице их дочка. Помещение занимали столы с длинными скамьями, а в дальнем конце располагалась танцплощадка.

– Жаль, никого еще нет, – сказал Брэддокс.

К нам подошла дочка и осведомилась, что мы будем пить. Владелец забрался на высокий табурет рядом с танцплощадкой и заиграл на аккордеоне. На щиколотке у него висели колокольчики, и он встряхивал ими в такт мелодии. Все стали танцевать. Было жарко, и мы вспотели.

– Боже! – сказала Жоржетт. – Ну и парилка!

– Да, жарко.

– Жарко, боже!

– Сними шляпу.

– Хорошая идея.

Кто-то пригласил Жоржетт на танец, и я подошел к бару. Было на самом деле очень жарко, и аккордеон приятно звучал в жарких сумерках. Я пил пиво стоя в дверях, на прохладном ветерке с улицы. По крутой улице приближались два такси. Оба остановились перед дансингом. Вышла толпа молодых ребят – кто в джемперах, кто просто без пиджаков. В свете из дверей мне были видны их руки и свежевымытые волнистые волосы. Полицейский, стоявший у двери, взглянул на меня и улыбнулся. Они вошли. Пока они входили, гримасничая, жестикулируя, болтая, я видел в ярком свете их руки, волнистые волосы, белые лица. И с ними была Бретт. Она чудесно выглядела и однозначно была с ними.

Один из них увидел Жоржетт и сказал:

– Вот это да! Там настоящая шлюшка. Я буду танцевать с ней, Летт. Вот, посмотришь.

Высокий брюнет по имени Летт сказал:

– Не подхвати чего-нибудь.

Волнистый блондин ответил:

– Не волнуйся за меня, дружок.

И с ними была Бретт.

Я был очень зол. Они почему-то всегда злили меня. Знаю, их принято считать забавными, и нужно быть терпимым, но мне захотелось наброситься на них, на любого из них, лишь бы сбить эту их надменную, жеманную спесь. Вместо этого я вышел на улицу и взял пиво в баре соседнего дансинга. Пиво было так себе, а коньяк, которым я решил перебить его вкус, – и того хуже. Когда я вернулся, в дансинге была толкучка, и Жоржетт танцевала с высоким блондином, который вихлял бедрами, склонив голову набок и закатив глаза, – так он танцевал. Едва стихла музыка, ее пригласил другой из их компании. Она попалась. Я понял, что ей придется танцевать со всеми. Они такие.

Я сел за стол. Там сидел Кон. Фрэнсис танцевала. Миссис Брэддокс привела и представила нам некоего Роберта Прентисса. Он был подающим надежды романистом из Нью-Йорка, жившим в Чикаго. Говорил он со смутным английским акцентом. Я предложил ему выпить.

– Большое спасибо, – сказал он. – Я только что выпил.

– Выпейте еще.

– Спасибо, не откажусь.

Мы подозвали дочку владельца и заказали по фин-алё[17].

– Вы из Канзас-Сити, – сказал он, – так я слышал.

– Да.

– Вы находите Париж забавным?

– Да.

– Правда?

Я был слегка пьян. Не настолько пьян, чтобы радоваться жизни, но достаточно, чтобы не церемониться.

– Бога в душу, да! – сказал я. –