Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука - Говард Пайл Страница 26

Зимой викарий умер, и Джек уехал жить в Саутгемптон.

Возможно, одним из самых горьких в жизни Джека Баллистера был первый вечер после приезда в свой новый дом. Его дядя велел открыть гостиную, словно желая оказать честь его приезду. Джек около часа просидел на жестком неудобном стуле, почти ничего не говоря, просто сидя при тусклом свете свечи. Старый Езекия пытался завести разговор, но беседа не клеилась. Он сидел, моргая при отблеске свечи, и словно пытался придумать, что бы еще сказать, а Джек, молчал, слишком несчастный и подавленный, чтобы говорить. Он был очень рад, когда наконец ему позволили лечь в постель и полностью отдаться роскоши горячих слез, одиночества и тоски по дому.

В ту ночь ему казалось, что он никогда больше не будет счастлив, но уже на следующее утро он обнаружил, что проснулся, чтобы по-новому взглянуть на жизнь. В свежем солнечном свете нового дня все снова казалось ярким и веселым, и, закончив свой скромный завтрак, он вышел на улицу и спустился к гавани, полный интереса к новой обстановке. Гавань и корабли, стоявшие на якоре, показались мальчику, до тех пор жившему далеко от моря, чудесными. В то утро в гавани на якоре стоял большой боевой корабль с высокой кормой, и его покатые палубы, откуда доносился отдаленный бой барабана, казалось, кипели бурлящей жизнью, время от времени освещаемой искрами солнечного света, сверкавшими на наклонных стволах мушкетов. Пока Джек стоял и смотрел, он забыл, каким одиноким чувствовал себя прошлой ночью.

Через несколько недель он полностью погрузился во все эти новые обстоятельства и слился с ними, и вскоре он обнаружил, что оглядывается на свою прежнюю жизнь в Сталбридже как на нечто навсегда ушедшее. Все, что осталось – это память о нескольких эпизодах.

Удивительно, с каким изяществом жизнь вписывается в новые обстоятельства, настолько быстро свыкаясь с ними, что вот они уже и не кажутся новыми.

После первого официального приема в затхлой душной гостиной старый Езекия, казалось, счел выполненным свой долг перед племянником. После этого Джеку разрешили ходить куда заблагорассудится и делать что пожелает. Старик разговаривал с мальчиком редко, сухо и сдержанно. Старая Дебора, экономка, время от времени посылала его с поручениями, но, за исключением таких небольших требований, у него не было никаких связей с новым домом, разве что это было место, где он мог поесть и переночевать.

Почти все свое время он проводил, слоняясь по набережной, потому что ему бесконечно нравилось находиться около больших кораблей и грубых моряков, которые рассказывали о причудливых далеких странах – о том, что побывали в Калькутте или Шанхае, на Ямайке, в Америке или Бразилии, так Джек мог бы рассказать только о том, что видел на острове Уайт. Они говорили о Карибском море или об Индийском океане, как он мог бы говорить о проливе Солент.

Он часто заводил знакомство с этими моряками, знакомство, которое становилось, можно сказать, близким за те два-три дня, что они находились в гавани.

В то время он жил праздной, бесцельной, бесполезной жизнью. Иногда, возможно, когда он выполнял какое-нибудь мелкое, пустяковое поручение старой Деборы, его внезапно охватывало и давило чувство тошнотворного стыда за свое бесполезное существование. Казалось, внутренний голос, голос совести, говорит: «Тьфу на тебя! Такой большой, здоровенный, неповоротливый парень, как ты, и ходишь по улицам с горшочком дрожжей!» Обычно, когда раздавался голос совести, он удовлетворялся тем, что отвечал собственным внутренним голосом: «Ну, это вина дяди Езекии. Если бы он только поручал мне настоящую работу – да я бы с радостью ее выполнял».

Мистер Стетсон, приходской священник, иногда общался с ним почти как эхо этого внутреннего обвиняющего голоса.

– Очень жаль, Джек, – говорил он, – что такой большой, крепкий парень, как ты, живет в праздности. Если нет ничего лучшего, почему ты не изучаешь свои книги?

И Джеку было довольно неловко, возникало тяжелое чувство невыполненного долга.

Он часто ходил ужинать в дом священника. Там он чувствовал себя более непринужденно – не таким неуклюжим, как обычно. Кроме того, он искренне наслаждался вкусными блюдами, потому что в доме его дяди Дебора кормила довольно скудно. На ужинах в доме священника обычно подавали маринованный имбирь и тонкое сладкое печенье, и Джек иногда ухитрялся сунуть пару печенек в карман, чтобы погрызть после возвращения домой.

Иногда, особенно если присутствовали гости, старый добрый пастор настаивал на том, чтобы поговорить с Джеком о его дяде баронете, или о леди Дине Уэлбек, или о его тете леди Арабелле Саттон.

–Действительно,– говорил он,– бедный отец Джека был очень образованным человеком, очень образованным человеком. Его брошюра об апостольском преемстве была лучшей из написанных во время полемики. Мне кажется, что для человека невозможно быть таким зрелым ученым, если в его жилах не течет хорошая кровь, такая как у Баллистеров или, скажем, у меня. Почему бы и нет? Конечно, из крыжовника не выходит такое же хорошее вино, как из смородины. Мой собственный отец часто говорил мне: «Эндрю, не забывай, что в твоих жилах течет кровь Роджера Стетсона».

Джек всегда чувствовал некоторую неловкую скованность, когда ректор говорил таким образом. Ему почему-то было стыдно, и он не знал, куда смотреть и что отвечать.

Иногда мистер Стетсон заставлял его читать вслух по-гречески.

– Вы бы слышали, как он читает «Лягушек», – мог он сказать и сунуть книгу Аристофана в не очень приветливую руку Джека. Джек небрежно читал страницу или две, в то время как пастор сидел, улыбаясь и постукивая кончиками пальцев по столу.

– В тебе есть задатки прекрасного ученого, Джек, – говорил он, – и очень жаль, что твой дядя Типтон не посылает тебя учиться. Я поговорю с ним об этом, когда придет время.

И пастор несколько раз говорил со старым Езекией о его племяннике. Как-то он возвращался вместе со старым торговцем из церкви и чуть было не вошел в гостиную. Но из таких разговоров ничего не вышло.

– Эй! – сказал старик. – Учиться? Для чего ему учиться? Ну, ну! Я разберусь с этим и подумаю.

Тем дело и кончилось.

Еще одним человеком, с которым подружился Джек, был адвокат Бертон. Однажды, когда Джек, насвистывая, шел по улице, маленький адвокат выбежал из своей конторы и крикнул ему вслед, чтобы он остановился.

– Мастер Джек! Мастер Джек! Задержитесь немного, – крикнул он. – Мастер Джек Баллистер! Мне нужно сказать вам пару слов. – Он