220 метров - Евгения Сергеевна Овчинникова Страница 10

– Нормально все. Загрузили фургон для праздника бабушек.

– Опять сама все таскала?

– Водитель помог.

Ночью ей не спалось несмотря на выпитые три таблетки мелатонина. Она перечитывала переписку с Костиком и порывалась то ответить, то удалить ее, но все же написала:

«Мама пропала, когда мне было шестнадцать».

Глава пятая,

в которой читатель знакомится с тетей Светой и ее семьей, а также погружается в кочевую жизнь Лены и ее матери.

После исчезновения матери Лена подала заявление, выждав положенные в то время три дня, но никто из милиции с ней не связался и не пришел, чтобы задать вопросы. Мать растворилась в сером питерском августе, и никто, кроме Лены и сестры Светланы, о ней не вспоминал.

Чаглинская история закончилась стремительно и пугающе. В воскресенье под конец лета Лена с мамой пошли в магазин. В ароматном хлебном отделе они встретили папу Костика, дядю Колю – высокого, красивого. Даже в выходные он носил костюм. Он погладил Лену по голове, весело поговорил с мамой, она улыбалась в ответ. Дядя Коля помог донести авоськи до подъезда.

Тем же вечером в дверь постучала его жена. Она не зашла в квартиру, а с площадки кричала маме оскорбления. Лена пряталась у мамы за спиной, но видела, что та крепко держит за руку красного упирающегося Костика.

– У него ребенок, а ты… – орала она.

Костик с ненавистью смотрел на Лену. Она запомнила его взгляд и больше не ждала его во дворе.

Скоро наступила осень, Костик начал ходить в школу, а Лена – в старшую группу сада. По утрам, чтобы не сталкиваться с ним и его матерью, мама вела Лену в сад длинным путем через гаражи.

В октябре, в ночь перед днем рождения Лены, они проснулись от грохота и звона – в их в окно на втором этаже кинули камень. Через неделю они собрали вещи и переехали в город к тете. Повзрослев, Лена поняла, что камень в окно был финалом в череде испытаний, через которые мама прошла, полюбив женатого мужчину при должности. Одно время она даже жалела, что с мамой так обошлись.

У тети Светы они прожили месяц. В трехкомнатной квартире им выделили целую комнату, и, хотя сестер-подростков это стесняло, они ласково обращались с Леной, таскали мамину косметику и выпрашивали поносить ее одежду. В теткином доме Лене было спокойно. Здесь все было на своих местах, обычно, как у всех. Муж тети, дядя Слава, работал водителем автобуса и можно было бесплатно покататься вместе с ним по городу, который после Чаглинки казался огромным. Тетя была поваром в детском саду – простая, скромная женщина, непохожая на маму ни внешне, ни характером.

– В кого ты у нас такая уродилась, – пеняла она сестре вечером на кухне, чего никому не положено было слышать, но Лена ждала маму в кровати и прислушивалась к разговорам.

Месяц мама искала работу, но все ей не нравилось, все было не так – об этом тетя рассказывала на кухне, когда готовила вечерами настоящую, вкусную еду, а не суп из пакетика. Лена любила сидеть и смотреть, как она крутится между столом, холодильником, шкафами и плитой.

– С такими запросами никуда не устроишься, – говорила тетка и натирала морковку на терке. – И ведь какое хорошее место – в общаге помощница завхоза! Всегда при продуктах, при постельном! И сама бы жила, и Ленке помогла. – Тетка злилась и вымещала злость на несчастной моркови, дробила ее о тупую терку. – Ребенок болтается! Только в сад устроит – и снова срывает! А ей в школу через год!

Мама отвергала все места, куда ее пытались устроить по блату: помощника завхоза в общаге, сметчицы на теплостанции, методистки в библиотеке. В конце концов все места по знакомству закончились, и мама пошла по отделам кадров. Лена думала, что она занимается «отделкой дров», и утренние сборы и вечерние возвращения воспринимала как мамину работу, пока тетка, раздраженно рубившая кости для супа, не открыла ей глаза.

– По отделам-то кадров не больно находишься. Самые места – только по блату и дают. А так – что там… Жили бы в Чаглинке при квартире, при работе, так нет же…

Именно тетя Света нашла для мамы теплое место в деревне в получасе езды от собственного дома, и поэтому злилась вдвое больше. Она с силой замахивалась и опускала нож на ни в чем не повинное говяжье ребро, оно трескалось, и осколки кости разлетались по столу.

– Мам, давай останемся, – предложила Лена.

Мать оторвалась от своего занятия – она смотрелась в ручное зеркальце и красила губы ярко-красной помадой.

– Где останемся? – уточнила она низким голосом. Быстрый взгляд на дочь и обратно в зеркальце – поправлять линию.

– У тети, – уточнила Лена.

– У тети Светы своя жизнь, своя семья, – сказала мама, не отвечая прямо на вопрос, но Лена поняла, что нет, у тети они не останутся.

Квартира была полна вещей, которые не нравились маме, и, хоть она не говорила об этом вслух, было заметно, как она тоскует от ржавой терки, от кухонной посуды в цветочек, от занавесок из бамбука, от фигурки писающего мальчика на туалетной двери. И вся она – с завитыми волосами, ухоженными руками, со своим изящным поворотом головы, была из другого, утонченного мира, где мужчины в костюмах и женщины в платьях и туфлях на каблуках обращались друг к другу на «вы».

Лена все же надеялась, что они останутся. Вдруг мама найдет работу в такой же конторе, только в городе, и они навсегда обустроятся в комнатке, и им не придется переезжать.

– Оставь нам Ленку, пусть поживет. Хоть до школы, – однажды услышала Лена во время своих ночных бдений.

Она прислушалась. Тетка говорила тише обычного, значит – совсем-совсем секрет. Лена вышла из комнатки и прокралась к входу на кухню.

– Болтайся где хочешь, пусть дочка останется, – шипела тетка матери. – Поживет с нами, а ты будешь приезжать. В нашем садике есть места, я узнала.

– Я считаю, что ребенок должен быть с матерью! – с достоинством прошептала в ответ мама.

– Конечно должен, – на повышенных тонах зашептала тетка. – Только с нормальной!

Тетя никогда не стеснялась в выражениях, высказывая матери, что думала о ней. Она была единственным человеком, которому это позволялось. Мама не обижалась.

Пока мама ходила по отделам кадров, Лена сидела дома, играла, дожидаясь из школы сестер. Она вела себя хорошо, прибиралась в квартире, бегала за хлебом и приносила дяде Славе газеты из почтового ящика.

Но они снова переехали. Мама собиралась в приподнятом настроении. Сестры помогали укладывать наряды в чемоданы, а мама рассказывала:

– В Томск. Пригласил старый друг. Буду администратором театра. Артисты, гримерки, декорации, представляете? Творческая жизнь!

Сестры были в восторге, который передался и Лене. Появилась лихорадка перед путешествием: предстоял переезд до Омска на автобусе, потом поезд до Томска. Мама принесла из библиотеки путеводитель по городу, и вечером они рассматривали улицы и старые дома – Томск выглядел так утонченно, так красиво в отличие от Кокчетава с его штампованными домами, вечными ветром и пылью. Тетка поджимала губы. Прощаясь перед автобусом, она расплакалась.

Томск Лена почти не помнила. Ничего из того, что она изучала в путеводителе, ей увидеть не пришлось. К моменту их приезда в городе наступила зима. Они поселились в комнатке в общежитии, где, помимо сотрудников театра, жили студенты техникума и молодые фельдшерицы из роддома напротив. Лену устроили в сад, дни ее стали однообразными. Утром они с мамой бежали по узкой тропинке между сугробами в здание, на стенах которого были нарисованы персонажи из Винни-Пуха. Забирала ее мама последней, порой они с воспитательницей ждали ее вдвоем – Лена рисовала, а воспитательница жаловалась кому-то по телефону на нерадивых родителей. По выходным мама тоже работала, а Лена оставалась под присмотром соседей. Детей ее возраста в общаге не было. Она слонялась с куклой по коридору и кухне или читала книжки, принесенные кастеляншей. Читать ее научили двоюродные сестры прямо перед отъездом.

Работа в театре оказалась не такой интересной, как ожидала мама. Театр был крошечным, находился в несуразном здании, по виду далеком от тех, что были в путеводителе. Актеры пили и постоянно опаздывали. Работа администратора заключалась в продаже билетов, починке костюмов и протирании полов после спектакля и после репетиций.