Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой Страница 6

Надежда и Петрович молчали. Андрейка, Андрей Семин – муж Саши, до войны был поселковым электриком, а сейчас служил сапёром. Надежда Витальевна помнила, как он приезжал на побывку – во время «отдыха» Андрей сумел наладить поселковый трансформатор, который всё время коротило. И так свет дают по графику, а тут еще и не знаешь, будет трансформатор работать или нет. Но Андрей – вот у парня руки золотые! – всё исправил, с тех пор перебоев не было, да и свет стали давать постоянно. Даже уцелевшие поселковые фонари в количестве три штуки по ночам исправно горели. Поначалу хотели их отключить, чтобы «село не подсвечивать», – раньше, когда фронт был ближе, в посёлке блюли светомаскировку, но потом решили оставить – нацисты уже далеко, никакой пушкой не дотянутся, а со светом как-то веселее.

– Мне так жалко было, – продолжала Саша. – Ему бы отдохнуть, а тут картошку копай. Но а если не посадить – как зиму перебедовать? Спасибо, есть гуманитарная помощь, хоть не одной картошкой давимся.

– Сгущёнку передали, – сказала Надежда Витальевна. Петрович кивнул.

Саша обрадовалась:

– Вот мой Андрюшка-младший обрадуется! Он сладкое дюже любит, а где тут сладкого набрать? Как ездит кто в Донецк или райцентр, просим привезти, конечно, но народ у нас, в основном, на месте сидит. Дядь Миша, не знаете, когда у нас лавку откроют?

– Пока не слышал, – ответил Петрович. Саша тяжко вздохнула:

– По соседним сёлам хоть автолавка ездит. Хлеб свежий привозит. Чёртовы укропы, жизни с ними нет.

Тем временем подошла Галя Озерова – жена ополченца Димы. Надежда Витальевна, Петрович и Саша как раз подходили к машине.

– Я помогу? – поздоровавшись, спросила Галя.

– Лишние руки не помешают, – согласилась Надежда Витальевна. Худенькая Галочка подхватила два пакета и понесла.

– Как твой Дима-то? – спросила её Саша.

– С утра у Павловны, – ответила Галя, – перекрывает сарай и навес поправляет. Без дела не сидит, хотя еле белый свет видит. Но врачи говорят, может, и восстановится зрение, а там, глядишь, отвезём его в Ростов в клинику. А от твоего Андрюшки что слыхать?

– Звонил третьего дня, – ответила Саша. – Где-то между Изюмом и Северодонецком лесополосу разминирует. Надежда Витальевна, а от Виталика вашего новостей ещё нет?

Надежда печально покачала головой. В комнате, куда они занесли пакеты, Галя тоже заметила письма на столе:

– Кому это вы столько написали?

– Это армейских почтовиков нацисты обстреляли, – опередил Надежду Петрович. – Герои, им только с почтарями воевать, тьфу…

– Не плюйте, здесь прибрано, – проворчала Надежда.

– Ребята живы? – спросила Саша.

– Живы, в госпиталь отвезли, – не дав вставить слова Петровичу, сказала Надежда. – Владимир Григорьевич говорит – жить будут.

– Слава богу, – тихо сказала Галя. – У меня за всех сердце болит – и кого убивают, и кого ранят…

Они как раз вышли на крыльцо. Солнышко ярко светило, в небе не было ни облачка. В тёплом летнем воздухе слышался аромат цветущей бузины.

– Димка иногда кричит по ночам, – сказала Галя. – Всё ту атаку переживает, когда его контузило. У него тогда двое друзей полегло. Одного на его глазах миной порвало. Так-то он не особо рассказывает, а я не расспрашиваю. Во-первых, вижу, что больно, а во-вторых – сам ночью расскажет.

– Мой тоже ночью раз кричал, – кивнула Саша. – Он, правда, переночевал только две ночи всего. И тоже ничего не рассказывает. «Нормально всё, – говорит, – моё дело саперское, мины снимать, проволоку резать»…

Она вздохнула:

– «Мины снимать». Знаю я это. Растяжки[14] убирать, которые нацики ставят где нельзя. Крылатки лопатой отбрасывать, которые взрываются от каждого чиха. Каждую минутку со смертью под руку. Как подумаю об этом – прямо чувствую, как седею. Как это все кончится, надо в Донецк съездить, краску для волос купить, а то приедет муж, а жена – седая…

– Он тебя и седой любить будет, – ободрила её Галя. – И мы их любим любыми, какими бы ни вернулись…

* * *

– Петрович, а что это вы за музей упоминали? – спросила Надежда, когда они заносили последние пакеты. Тем временем к почте стал подтягиваться посёлковый люд – весть о гуманитарной помощи доносится быстро, да и многие просто видели машину, подъехавшую к почте.

– Музей? – не понял Петрович. – Какой ещё такой музей?

– Ну, вы, как письма увидели, сразу спросили, не для музея ли они, – пояснила Надежда Витальевна.

– Чего? – не понял сперва Петрович, но потом вспомнил: – А, это. Ну, я у внука в школе был, и у них там краеведческий музей есть, про Великую Отечественную войну на Донбассе. Там у них витрины, в витринах каски, осколки, гильзы, медали – одна, «За отвагу», пулей пополам разорванная. Еще там даже есть ржавый насквозь «шмайсер»[15], ППШ[16] охолощенный и даже миномёт-лопатка. Такие у наших солдат в начале войны были, вроде нынешних подствольников[17], только плюс саперная лопатка. Так вот, там в витринах еще письма, фотографии пожелтевшие, наградные листы…

Стоял я там, смотрел на лицо танкиста на фотке (рядом еще его обгорелое письмо висело – нашли всё это поисковики наши в одной из балок, рядом с остатками танкетки) и думал: а ведь эти ребята, танкисты, они, как наши сегодняшние ополченцы, били фашистов. Хорошо били гадов! И не думали, наверно, что фото и письма их в музее окажутся. Что школьники их читать будут и думать над тем, что прочитали.

Музею этому лет пятьдесят, почитай; его в семидесятых открыли ещё. Значит, на письмах этих как раз и росли ребята, что сейчас нациков бьют. Значит, хороший музей, правильный – потому что справное выросло поколение. Дедов-прадедов не посрамили.

– Да, – согласилась Надежда Витальевна, – все мы на этом росли. Все фильмы про войну смотрели: «В бой идут одни „старики“», «Они сражались за Родину». Но как так получилось, Петрович, что те, – Надежда Витальевна махнула рукой в сторону, откуда, сейчас едва слышно, доносился гул канонады, – одни с нами фильмы смотрели, книги читали, фильмы смотрели, в музеи ходили… а выросли нацистами?

– Оболванили их, – сказал Петрович. – Там же даже офицеры в основном из тех, кто при Горбачеве в школу ходил. Им лили в уши дрянь всякую – сначала про то, что УССР[18] всю страну кормит, потом – про вторую Францию, золото гетмана Полуботка[19], потом – про батьку Бандеру, оккупацию, про то, что укры древний народ…

Они вышли на крыльцо. Петрович похлопал себя по брюкам, достал пачку каких-то