Москва-Париж - Александр Жарких Страница 36

– Кто-нибудь один, подойди к забору, сигареты там возьми!

Ну, у нас один лихой боец «кашник» был с позывным Перекись. Но он вовсе не кислым оказался и сказал:

– А давайте я схожу проверю! Если не вернусь – не считайте меня коммунистом…

Сходил, посмотрел, а там действительно блок сигарет под высоким забором лежал. «Camel». Он им обратно через забор этот блок перекинул – кто знает, что у них там? А они снова через забор свои сигареты перебросили и крикнули:

– Да, берите, пацаны. Вам подарок от америкосов. Настоящие…

А на утро наши ребята забрали этот дом, кинув туда гранаты. И сигарет там больше не нашли. И ВСУшников там тоже уже не было. Вообще тогда дома мы забирали по нескольку штук в день и ночевали близко от укроповских позиций. У меня тогда окопный кашель стал проявляться. И чаще всего я начинал кашлять рано утром, когда мой спальник покрывался изморозью и становилось очень холодно. Поэтому как-то не сильно удивился, когда мне из соседнего дома однажды послышался суровый голос, произнёсший русские слова с явным грузинским акцентом:

– Да, заеб…ль ти кашлять!

Пришлось даже мне закурить и огрызнуться:

– Спи, дорогой! Потом поговорим…

17. БЕЗЗАЩИТНОСТЬ

Но поговорить не удалось. И поспать тоже. Куда делся тот грузин, или мне это приснилось, я уже не знал, потому что через час ожила моя рация, и в ней раздался взволнованный голос командира соседнего взвода:

– У нас прорыв, млять, прорыв! Нужна помощь арты! Париж, прорыв, как слышишь, в твою сторону идут уже! У тебя гости! Париж, млять, ответь Комсомолу!..

Я, наконец, нащупал нужную тангету на своей рации и тоже заорал, чтобы разбудить сонное царство в нашем очередном убежище:

– Париж Комсомолу: слышу тебя!.. Прорыв, прорыв! Держись, Комсомол, партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!» – процитировал я когда-то давно услышанные слова…

Все, кто был в укрытии, вскочили от моих криков со словом «прорыв», быстро подмотались и разбежались по своим, заранее оговорённым точкам, хотя и без бинокля было ясно, что своими силами нам не удастся долго продержаться. Стало очевидно, что кто-то из отцов-командиров явно проморгал подготовку прорыва на наши позиции крупными силами укронацистов.

А в это время шум техники, которая двигалась в нашу сторону по главной улице посёлка, от еле слышного стал уже совершенно отчëтливым. Летели мины, остатки полуразрушенных домов вокруг нас взрывались и взлетали на воздух. Стрелкотня из автоматов и пулемётов сливалась в обезумевшем воздухе в один страшный зубодробительный звук. Количество смертельно летящего в нём металла превысило все мыслимые пределы. Было понятно, что хохлы собрались для мощного наката с тем, чтобы вымести наш отряд из посёлка начисто. Подмороженная после последних весенних заморозков ночная земля смогла удержать на дороге тяжёлые украинские машины.

Смерть ехала к нам на четырёх БМП в сопровождении сотни ВСУшников при поддержке артиллерии. Потом я увидел, что ВСУшников даже больше сотни. Откуда их столько? Я приказал взводу держать оборону, не допуская захода противника к нам в тыл, командирам отделений жёстко контролировать фланги, использовать все запасы «морковок» к РПГ. Своего замка Жить я отправил помогать расчёту нашего единственного оставшегося пулемёта «Утёс» с задачей для них: отсекать пехоту от БМП и почаще менять позицию.

А сам всë пытался доложить, что у нас жёсткий контакт и талдычил по рации о необходимости срочной огневой поддержки артой, периодически кидая в эфир координаты вражеских целей, надвигавшихся на нас. Но в ответ слышались неразборчивые крики матерного содержания в исполнении нескольких командиров одновременно. У нас появились «трёхсотые» и «двухсотые». Я видел и слышал, что пацаны геройски отбивались как могли. Почти сразу заглох АГС, ребята бились и кидали гранаты. Но через время надолго замолк и наш пулемёт «Утёс», на вызовы по радейке перестал отвечать мой зам Жить.

Я в тот момент подумал, что хуже быть не может. Оказалось, может! На другую улицу выехал танк и начал бить по нам буквально со ста метров прямой наводкой, а хохлы уже зашли к нам в тыл. Оставалось только сообщить для арты собственные координаты и вызвать огонь на себя. Пришлось скатиться в небольшой придорожный ров – в нём уже лежали трупы. В одном из них я узнал нашего полудеда с позывным Шифер, с которым я накануне вечером пил чай, и он мне показывал, как правильно заваривать его по-деревенски. Не по размеру большая для его головы каска валялась рядом. Слипшиеся от крови седые волосы и дырка от осколка в затылке были слишком явными приметами смерти, чтобы их не заметить. Я выключил рацию и накрыл себя его телом в бронике, разговаривая с ним как с живым: «Прости, дед, что тобой прикрываюсь, но у меня ещё не состоялся последний разговор с Богом…»

Казалось, что хохлы прошли наши позиции насквозь, и тут краем глаза я увидел, как особо наглый укровояка вышел из остановившейся неподалёку БМПшки, встал на краю придорожного рва, расставив пошире ноги, чтобы справить нужду и вылить свою мочевую жидкость на трупы почти в том самом месте, где мне пришлось залечь. Моя рука уже потянулась было нащупывать курок автомата, но тут, наконец-то, началось!

Я услышал многочисленные «выходы» с нашей стороны. Несколько секунд, и… всё вокруг стало взрываться. Заработала наша тяжёлая арта. Последнее, что я тогда увидел, это то, как разорвало наглого укровояку, и ошмётки его тела накрыли меня и труп деда тёплым влажным одеялом. От близкого взрыва земля подпрыгнула, меня снова контузило, и я потерял сознание.

…К тому времени память была уже переполнена смертями. И казалось, что там не осталось места для всё новых и новых утрат. Но в этот бедовый день в моей раненой и контуженной памяти начали происходить необратимые изменения. Я стал забывать о том, что некоторых из ребят уже нет в живых – настолько был потрясён результатом боёв в этот день.

Осознание всего пришло не сразу. От моего и без того ополовиненного взвода осталось в строю всего шесть человек. Это я потом уже узнал, когда вернулся через неделю к своим пацанам. Во взводе Комсомола осталось и того меньше… «Вот и вступай после этого в Комсомол!» – грустно пошутил кто-то из его раненых бойцов в тыловом госпитале, куда всех нас, «трёхсотых», после этого боя привезли.

Госпиталь был полевой, но расположенный далеко от ЛБС, в «зелёной зоне», хорошо оборудованный. Каким-то образом сумел разместиться в двух уцелевших помещениях: большом подвале полуразрушенной школы