Манная каша на троих - Лина Городецкая Страница 25

Все это время я молчала. Она встала, сняла косынку, завязала ее вокруг шеи, поправила прическу, даже помолодела сразу. Спину выровняла, значит, прошли минуты слабости.

– Ну, ты решай, Софья. Обещаю, дети будут со мной все время… В общем, что бы ни случилось, всегда со мной. Броня и Хана тоже помогут мне. Шестеро внуков, вместе всех досмотрим. Дай Бог мне седьмого дождаться.

* * *

Я проводила ее до двери. И с тех пор сижу сама не своя. Уложила детей спать. А в голове… Боже ж ты мой, как мысли собрать?! Когда Геня пришла со своим предложением, первым делом мне захотелось выгнать ее. Потом я ее слушала и слушала, и до меня дошло все. Этот липкий ползучий страх… За себя, за Борьку, за деток! Руки дрожат от него, и мысли не связываются в один узел.

Я должна решить, а как… Как мне это решить?

Она предлагает мне выжить, мне незачем идти с ними в гетто, я не еврейка. А мои дети? Мишенька и Гришенька, кто они? Да, я верю, что она присмотрит за ними, но как же я смогу здесь спокойно спать, есть, жить, а они будут там? Мишенька просто обязан меня поцеловать перед сном, иначе он не засыпает. А теперь и Гришаня перенял у него эту привычку. Топает маленькими ножками, обнимает за шею и говорит: «Мама, цем!»

Я закрываю глаза, а земля плывет. Мир плывет подо мной, как огромный океан. Я никогда не видела океан, только читала о нем, а может, никогда и не увижу уже… Я должна что-то решить. И опять слышу голос деда из полуподвала и его радостные вопли: «Ох, завтра загуляем! Хватит нам тут жидов в доме разводить!»

Я бы осталась здесь, чтобы все осталось как есть: я и детки. Но понимаю, что мы уже на крючке, вернее, в сети, и из сети нам втроем не выбраться… Выбраться могу я. Это то, что мне пришла предложить свекровь. Нелегко ей это далось, чувствую. Верю, каждому ее слову…

Я не спала всю ночь. И наступило утро. Я одела детей. Гришаня все время крутился и норовил укусить меня за нос. Он такой смешной еще. А Мишенька оделся сам, взял с собой деревянный самолет, который ему Боря на прошлый день рождения подарил. На этот день рождения обещал корабль, Миша моряком хочет стать.

Гришеньке я дала в ручки оловянного солдатика. Пообещала, что он будет его охранять. Дети обрадовались, что мы идем к бабушке Гене. Они любят туда ходить, рядом ведь живут Броня и Хана с детьми, и им весело играть с двоюродными братиками. Я стою посреди комнаты. Вещи мальчиков сложены. Зимние пальтишки тоже положила, хотя они и стали маловаты, не успела купить новые… Оттого, что я не спала ночью, голова тяжелая, как чугунный утюг. Да… Утюг наш одолжила соседка Настя, а впрочем, какая разница.

Мы идем по улице, Гришу приходится нести на руках, Мишенька держит меня за руку. Геня Исааковна живет на границе с гетто. Но что с того, у себя дома она остаться не может, должна будет ютиться, а кто-то – пировать в ее доме. Как это? За что? Почему? Но много-много евреев идут по этой улице, я никогда даже не обращала внимания на них, даже не знала, что эти люди – евреи. Например, наша детская медсестра Раиса. Она такая чудесная. Дети сразу успокаиваются, если она на приеме с доктором. И Семен Миронович, преподаватель нашего техникума, и еще, и еще знакомые лица.

Свекровь готова, у них тележка, на тележке вещи и малыши Ханы и Брони. Геня кивает мне почти заговорщицки. Я понимаю ее кивок. Скоро ворота гетто, туда надо войти, к вечеру они закроются, и наступит комендантский час.

Гриша крепко прижался ко мне и что-то шепчет своему оловянному солдатику. Миша не хочет садиться на тележку, хотя ему всегда в радость такие развлечения. Идет рядом со мной, волочит свой баул с вещами прямо по земле.

– Ну-ка,– говорит моя свекровь, голос у нее неестественно радостный,– кто первый сядет на тележку нашу, Гришенька или Мишенька? Кто будет победитель? А у меня две вкусные ириски!

Миша, конечно, загорается новой игрой и быстро залезает на тележку. Гриша тянется к брату. Его сажают рядом.

Свекровь облегченно вздыхает. Она думала, что будет гораздо тяжелее оторвать их от меня. Тележка с детьми въезжает в ворота гетто. Возница погоняет лошадь, ему некогда, хочется скорее закончить этот странный путь. Дети уверены, что это такая игра, и машут мне рукой. Я тоже машу им в ответ. И улыбаюсь им. Иначе ведь нельзя.

У меня свободные руки. У меня правильная национальность. Я стою перед этими воротами. А туда все идут и идут. Знакомые и незнакомые люди, старики, опираясь на палки, беременные женщины, малыши на руках у матерей. Я стою и смотрю на них, словно впервые начинаю понимать что-то в этой жизни. Словно до этого дня не жила, а только репетировала жизнь. И вдруг жить так хочется! И голубое небо, и еще такая теплая осень стоит вокруг…

За спиной тяжелеет мой баул, напоминая о себе. В нем вещи первой необходимости, которые я собрала под утро. И письма Борьки, он мне из каждой поездки всегда пишет письма и рисует что-то красивое, у него талант художника, это точно.

О чем я думаю сейчас… О чем должна думать? Тут – жизнь, моя квартира, за углом продают мороженое. Все как всегда, будто ничего не случилось.

А там, за воротами гетто… Я не хочу думать, что будет там. Я не могу больше думать. Иду за угол дома и покупаю мороженое. Шесть порций ванильного пломбира в вафельных стаканчиках. Вытряхиваю всю мелочь. Не хватает нескольких копеек.

– Потом отдашь,– говорит знакомая продавщица и добавляет свои монетки. Я, кивая, благодарю. Хотя совсем не уверена, что отдам.

Но у меня шесть порций мороженого. Для всех малышей. За спиной баул. А дальше…

А дальше ворота гетто, за ними – мои дети…

Наденька

Ира уже стояла в дверях квартиры, чемодан около лифта, когда раздался телефонный звонок. Вернулась, хотя не любила возвращаться, кто-то когда-то придумал, что это плохой признак. Но и не ответить нельзя, мало ли что…

Звонила Баська, соседка по старому дому. Сказала, что Надя умерла. Завтра