Манная каша на троих - Лина Городецкая Страница 24

и деток наших Бог красотой одарил. Тихо перекрещу их над кроватью. Это по привычке, пока Борька не видит. Так мать делала надо мной, а я не спала и сквозь ресницы подглядывала. А мои мальчишки все-таки уснули. Пока маленькие, уютно им вдвоем спать и согреваться теплом друг друга. А иногда под утро оба бегут ко мне в кровать и продолжают спать, прижавшись. Мишка – справа, Гришка – слева.

А меня мой муж ласково называет Сонечкой. Если смеется, то Сонькой. А если злится… А он не злится никогда на меня. Любовь у нас.

Не очень мне нравится это имя – Сонечка. Но ему так ближе. Софией меня зовут, в память о великомученице Софии, так мама меня назвала, я родилась тридцатого сентября, в Софиин день. А Борьке что… Борьке никакие традиции не указ, он коммунизм строит, это важнее и выше, чем все заморочки религиозные, считает он.

Ему так же было безразлично, что его семья не одобрила наш брак. Ох, что было там! Мать плакала, отец стучал кулаком. Сколько вокруг хороших еврейских девочек, а он меня им привел.

Нет, при мне не стучали, не топали. Губы только поджимали, принимали вежливо, даже слишком, можно сказать. Это потом Борька приходил ко мне и рассказывал, что вся семья Шерман, тетки, дядья, все ходуном ходили. Не хотели меня в дом свой. А Борька хотел. Полюбил, как увидел. Надо же. Едва мы на первомайской демонстрации рядом оказались. А случайно ведь… Но, наверное, ничего случайного не бывает. Судьбой он мне был послан. И не вернулась я после учебы в свой Ставропольский край, тут, на Украине, осталась. Профессия такая, техник-строитель, она везде нужна. Там, где жизнь, там и строят. А теперь вот война, рушится все…

До войны мы еще успели съездить в мое село на Ставропольщине. Не то чтобы мать моя обрадовалась еврейскому зятю, но как увидела Мишку, сердце ее растаяло, копия ведь – мой отец. А Гришенька – вылитый Шерман. Похоже, после его рождения Борькина семья окончательно смирилась с тем, что русская невестка в их дом пришла. А вот мне все равно, и Борьке тоже. Мы оба выше всяких национальностей, мы за равенство, за братство, как учат нас. Вернее, учили. Борька даже успел высшие партийные курсы окончить.

Где он сейчас, жив ли? Счастье, что не в городе, что на фронт ушел. На второй день, как немцы зашли, повесили в центре нашего городка трех коммунистов. Один из них – Борькин друг хороший. А теперь вот за евреев взялись…

Завтра переводят всех в гетто жить. Отделили улицы, проволокой колючей все обвили, повыселяли людей оттуда, а евреев, значит, туда. Как они там все поместятся, непонятно, и вообще непонятно многое. Только не к добру это, чувствую сердцем, не к добру.

Гришеньке – три, а Мишеньке пять скоро исполнится. Сперва я хотела, конечно, девочку вторую. А когда родился Гриша, то подумала: наверное, лучше так… Друзьями будут расти, всегда вместе, всегда брат рядом. Мне вот брата не хватало всю жизнь, одна я у родителей, мамка хворала женскими болезнями и после меня уже родить не смогла.

А у Борьки весело в доме. Две его старшие сестры – вот пример настоящей дружбы. Броня и Хана, между ними тоже года два. Но ведь как подруги они, не только как сестры. У каждой уже по двое деток. Хана третьего ждет. Броня ей помогает во всем, особенно сейчас, когда Наум и Арон, мужья их, ушли на фронт… Мне иногда обидно, что нет у меня таких сестер.

Золовки меня хорошо приняли, лучше, чем их родители. С улыбкой, с теплом. Может, и могла я стать частью их семьи, да вот гордость, она, проклятая, вот такая у меня. Не нужна я им, ну и проситься не стану. Всегда была такой, еще в школьные годы. Ох, много я настрадалась из-за своего характера! Оказывается, надо было вырасти, чтобы понять это.

А вчера вечером пришла Геня Исааковна, свекруха моя. Удивилась я, когда ее увидела. Не помню, чтобы за все годы, что мы с Борькой вместе, приходила она сюда. Обычно мы к ним в гости ходили, когда Боря был дома.

Я ее, честно, не узнала. Надо же, вдруг старухой стать, буквально за две недели! Война… Беда это. Лицо серое, волосы платком накрыты. А ведь она всегда следила за собой. Погладила детей по голове, села около меня и тяжело вздохнула.

– Пришла я тебе предложить что-то, Софья…– сказала свекровь. И молчит. Слов, значит, не находит. А затем говорит: – Плохо наше дело, слухи разные ходят. Люди знакомые сюда чудом добрались, бежали из своего города, не буду тебе говорить, что рассказывают они.

Свекровь опять вздохнула, и с ней вздохнули все морщины на лице. Я их раньше и не замечала. Она продолжила:

– Да… Так вот, говорят, что гетто – это временное жилище, что пригнали советских пленных за городом рыть ямы. Понимаешь…

Опять молчание. Она молчит, я молчу.

Страх, он заползает змеей, неслышно… А ведь права свекровь моя, права. Это я не замечала ничего, а вчера кто-то из соседей начал на пальцах еврейские квартиры считать, которые освободятся у нас во дворе. Один говорит другому:

– Что ты их считаешь зазря? Переселишься, потом возвращать придется.

А этот, дедок такой, из полуподвального этажа, говорит:

– Не придется возвращать, не боись.

Слышала я это своими ушами. И то, что квартиру Бориса Шермана с его «жиденятами» дедок этот в список внес тоже…

Страх – он заползает и не уходит… И свекровь моя сидит и не уходит.

– Я вот чего пришла,– наконец говорит.– Я, может, завтра заберу детей, а? Ты им приготовь, что считаешь нужным. Мы сможем за ними присмотреть…– Тут голос у Гени сорвался. Слышу, плачет. А у меня и слез нет, окаменела я.– Ты же понимаешь, Сонь,– решилась она. Никогда меня так не называла раньше…– Ты ведь спастись можешь, тебя они не тронут… здесь. А если попадешь в гетто, то дальше дорога неизвестно куда. Слышала я, что мой сосед Николай Трофимович помог собрать вещи своей жене Фаине, заходила она ко мне, советовалась, что брать. А он обещал помочь ей отнести все вещи до гетто. Вот я и думаю: может, забрать мне мальчиков? Поверь мне, люблю я их, как Бореньку люблю. Младшего, «мизинчика» своего. Сколько слез и сколько счастья он мне принес! И детки его для меня – это он.