Ангелы черные и белые - Улла Беркевич Страница 13

и каким ветром их занесло в Франконию. И когда Генрих ответил, что ему хотелось показать сыну город и край, которые были родными для Рихарда Вагнера на этой земле, старики пригласили их за свой стол и рассказали, что в свое время оба пели в дрезденском хоре, а в Байрейт ездят каждый год, потому что Рихард Вагнер своей властью над музыкой подготовил переворот в мировой истории. Что человечество целыми тысячелетиями было отрезано от своего мистического прошлого и, будучи ограничено во времени и пространстве и предоставлено самому себе, алкало одних лишь земных утешений.

— Будущее протянет руку самому отдаленному прошлому, — сказал один. — Ты только полюбуйся на своего сына — подтянутый немецкий мальчик, ты только загляни в его полные бури и войны глаза, и тогда на самом дне твоих воспоминаний шевельнется он, смысл всего сущего. А Рихард Вагнер, разве он не возвращает нас к тому смыслу, к героической саге нашего мира?

Репродуктор на трактирной стойке возвестил, что фюрер уделяет особое внимание вооружению своего войска. Тогда один из стариков вскочил и, подняв руку, воскликнул:

— Что зовется немецкой землей, то родит боевые порядки, и отныне никто не посмеет рейх немецкий зловредно хулить!

А другой сказал:

— Я убежден, что фюрер призван стать вершителем судеб немецкого народа. Он наделен достаточной душевной силой, чтобы искоренить низшие расы и подготовить вечную Германию к явлению Богочеловека.

Еще Рейнгольд слышал, как мужчины завели странную песню, звуки ширились, разбредались по трактиру, слышал голос Генриха, громкий и звонкий, слышал, как звуки растягиваются до пределов вечности под большим колоколом, который гудел, и благовестил, и затягивал его в свою воронку.

Он проснулся на рассвете в чужом месте и ударился о стену, когда собрался вставать, а когда встал, то ушиб голову. Отец храпел, охрипнув от пива и от пения, которое уже после того, как он уложил Рейнгольда в постель, затянулось до глубокой ночи. Солнце заползло ему в открытый рот, забралось в ноздри.

— Отец! — закричал Рейнгольд. — Да вставай же!

Тут Генрих проснулся, вскочил с постели и закричал:

— Эй, сын, мы с тобой в Франконии, сегодня мы начнем обходить землю!

Было семь часов утра, когда, взвалив на спину рюкзаки, они покинули свой ночлег. Горные вершины и долины раскачивались, словно волны, уплывали прочь, дальше, чем могут уплыть самые далекие мысли, ветер колыхал лесное море, с церковных колоколен над гребнями волн разносился звон. Вот бы самому быть ветром и лесом, быть собой вплоть до границы леса, ветра, воздуха, наполниться собой, пропитаться лесом и лугами!

Они устроили привал на мельнице, и отец рассказал ему о мельничных привидениях, о белом мельнике в рубахе, с желчным лицом, в ночном колпаке, и этот мельник из ночи в ночь обходит все немецкие мельницы, чтобы нарушить сон живых, лишить дыхания младенцев в колыбелях, наделить чахоткой молодых невест, а старух — бородавками, а стариков — подагрой. А колпак его, по словам тех, кто с ним встречался, свисает так же низко, как уголки его рта, а из-под рубашки торчат тонкие-претонкие ножки в мучнисто-белых чулках, когда он появляется, уползают прочь тараканы и мучные черви, а совы с криком покидают старые липы, растущие вокруг мельницы.

Они шли вдоль бурливой речушки, проходили мимо водяных мельниц, мимо маслобоен и кузниц, мимо пороховых мельниц и мукомольных, мимо лесопилен, прошли Долину Ужасов и Долину Страхов, миновали крутые утесы, повидали Чертову пещеру, и Генрих увлек Рейнгольда за собой в подземное царство, рассказал ему о Нибелунгах, голос его мощным эхом отдавался от склонов.

Ведом мне ясень священный, что Древом Всемирным зовется,

Белый туман окропляет деревья,

С них опадает роса, долины оплодотворяя,

Вечнозеленое древо растет возле источника Урд.

Взмывали кверху ночные птицы, кричали летучие мыши, кружились у них над головой, и все рос страх Рейнгольда, но Генрих не унимался, пел один стих за другим, пока не поднялось в Рейнгольде нечто, увлекшее его за пределы страха, вверх, на горную вершину.

— Это искони называют Эддой, — услышал он, словно эхо, голос отца, потом он услышал про Дом туманов и Дом огня, увидел себя с мечом в одной руке и кленовым посохом в другой и различил в первозданном реве, из ночи и пропасти, зов Урд. А может, это был просто голос Генриха?

В послеобеденную пору они добрались до камня друидов. Висела жара, и пронзительно стрекотали кузнечики, причем казалось, будто они стрекочут все громче и быстрей, покуда все не обратилось в кружение, неистовство, стрекот. Пронзительный хор из предыстории взламывает временные границы и стаей кузнечиков обрушивается на наши уши. Уж не пастух ли это произнес, тот, что внезапно возник перед ними в мерцающем свете среди огромных камней?

Пастух знал все названия: крестильный камень, алтарный камень потом он указал на один из камней с круглой дырой посредине, сквозь которую восходящее солнце вдень летнего солнцестояния и заходящее в день солнцестояния зимнего бросает на землю свои лучи. Это знание, продолжал пастух, досталось ему от отца, а тому тоже от отца. Он указал на небо, где птицы выстроились большим клином, по которому посвященные некогда умели предсказывать еще не совершившееся, но после этих слов пастух внезапно Исчез в темноте, под ветвями сосен и елей, и перешел в другую историю.

Уже смеркалось, когда Рейнгольд и Генрих попросились на ночлег в трактире подле замка, в одном небольшом местечке. Угрожающе вздымалась в небо башня пыток, с колокольни прозвучало десять ударов. В замковых покоях сегодня принимали гостей, сквозь окна Лился свет, и звуки музыки долетали до трактира.

Крестьяне рассказали, что в этом замке водится нечистая сила, что там бродит призрак Белой дамы и вздохи ее слышны даже в селе. Скоро минет двести лет с той Поры, как эта дама предавалась греху кровосмесительства с родным братом, и плодом этой кровосмесительной связи явилось некое мерзостное отродье, княгиня убила его и закопала в саду, но сама после этого начала чахнуть и умерла у всех на глазах. В черный день Всех Святых, с двенадцатым, полуденным ударом часов. А брат не сумел отыскать священника, который освятил бы ее могилу. Вот с тех самых пор стенам замка суждено рухнуть, а в лунные ночи покойница будет оживать и выть вместе с котами.

Из замка донеслись раскаты смеха, а когда пробило двенадцать, крестьяне допили свое пиво и разошлись по домам.

Рейнгольд и Генрих легли на деревянные скамьи, подложили