Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер Страница 44

Когда документ подготовлен, на третий или четвертый день после рождения ребенка (или, как у них принято называть это событие, «финального домогательства») собираются друзья семьи и устраивается празднество, на котором все выглядят очень печальными — и, по моему впечатлению, печалятся вполне искренне — и делают отцу и матери ребенка подарки, дабы утешить в горе, какое причинил им нерожденный, став рожденным.

Затем ребенка передают няньке, и вся компания начинает хором его бранить, укоряя за наглость и вопрошая, как он предполагает загладить совершенный им гадкий поступок и как у него хватает совести требовать заботы и пищи у тех, кто уже, возможно, пострадал от бесчинства нерожденных 10–12 раз (ибо о людях с большими семьями принято говорить, что они стали жертвами ужасных бесчинств со стороны нерожденных), пока, наконец, когда все отвели душу, кто-то из присутствующих не предлагает зачитать формулу, каковую тут же предъявляют, и семейный распрямитель торжественно зачитывает ее ребенку. Этого джентльмена непременно приглашают в подобных случаях, ибо сам факт вторжения в мирное семейство свидетельствует о порочности ребенка, требующей профессионального вмешательства.

Громкое чтение пугает дитя, нянька нарочно его щиплет, и оно начинает плакать; это расценивается как добрый знак, свидетельствующий о том, что ребенок сознает вину. Ребенка спрашивают, согласен ли он с формулой, а поскольку он продолжает плакать и не может ничего ответить, один из друзей семьи выступает вперед и берется подписать документ от его имени, заявляя, что он совершенно уверен, что ребенок подписал бы, если б только знал, как это сделать, и, когда вырастет, освободит подписанта от взятых последним на себя обязательств. Затем друг семьи ставит в нижней части пергамента «подпись ребенка», которая имеет для ребенка такой же обязывающий характер, как если бы подписался он сам.

Но даже и это их не удовлетворяет, и до тех пор, пока ребенок не поставит на документе подпись, они продолжают ощущать беспокойство. Поэтому, когда ребенку исполняется 13 лет, эти добрые люди принимаются отчасти соблазнять его обещаниями, что дадут ему больше самостоятельности и подарят то да сё, отчасти запугивать, угрожая, что в их власти доставить ему столько неприятностей, что мало не покажется; так что, хотя внешне всё выглядит как результат его свободного выбора, на самом деле ничего подобного нет; кроме того, они привлекают преподавателей Колледжей неразумия, пока не мытьем, так катаньем не добиваются того, что он подписывает бумагу, где признает, что появился на свет по собственной воле и возлагает на свои плечи всю ответственность за это событие. И несмотря на то, что документа важней, чем этот, очевидно, никому за всю жизнь не приходится подписывать, они настаивают, чтобы ребенок сделал это в том возрасте, когда ни они, ни закон еще в течение многих лет не собираются разрешать кому бы то ни было иному связывать его наималейшими обязательствами, даже если кажется вполне правомерным возложить их на него; ибо считается, что он слишком юн, чтобы понимать, что делает, и что неразумно позволять ему давать обещания, которые в будущем могут ему повредить.

Признаюсь, всё это казалось мне непонятным и диким на фоне других существующих у них замечательных обычаев и учреждений. Однажды я рискнул поделиться мыслями на эту тему с одним из профессоров неразумия. Сделал я это очень мягко, но то, как он взялся обосновывать сию систему, было за пределами моего понимания. Я спросил, не считает ли он, что принципам отрока вредит, ибо ослабляет его понятия о святости взятого слова и истины в целом, когда его заставляют взять ответственность за торжественную декларацию, где провозглашается истинность вещей, о которых он может знать лишь то, что не знает о них ничего, — и что учителя, подталкивающие его к этому или утверждающие то, о чем у них твердых представлений нет и быть не может, зарабатывают себе на жизнь, губя само понятие истины в умах учеников (а ведь умы эти по большей части шатки и слабы) и извращая один из их священнейших инстинктов.

Профессор, личность совершенно очаровательная, был до глубины души поражен высказанными мною суждениями, но никакого влияния они на него не оказали. Никто и никогда, отвечал он, не ожидает, что мальчик знает или может знать всё, что, по словам самого мальчика, он знает; однако мир полон компромиссов, и вряд ли есть хоть одно торжественное заявление, которое было бы выполнимо, если его понимать буквально. Язык человеческий — слишком грубое средство для передачи мысли, а это значит, что мысль нельзя выразить словами абсолютно точно. Он добавил, что поскольку нельзя сделать перевод с одного языка на другой, при котором отчасти не оказался бы урезан или, напротив, расширен смысл высказывания, стало быть, нет языка, который способен воспроизвести мысль без того, чтобы где-то она не предстала размытой, а где-то чрезмерно резкой — и т. д.; всё свелось к тому, что таков обычай, и что едгинцы — народ консервативный; что мальчику все равно раньше или позже придется свыкнуться с разного рода компромиссами, и научить его этому — одна из задач гуманитарного образования. Возможно, достойно сожаления, что компромисс бывает столь необходим; однако необходимость есть необходимость, и чем скорее мальчик придет к пониманию этого факта, тем лучше для него. Но самому мальчику никто и никогда этого не говорит.

Из книги, посвященной мифам о нерожденных, я сделал ряд выдержек, из которых и составлена следующая глава.

XIX. Мир нерожденных

Едгинцы говорят, что нас несет по жизни задом наперед; мы движемся вперед, в грядущее, будучи все время как бы на входе в темный коридор. Время идет бок о бок с нами и по мере нашего продвижения распахивает шторы у нас за спиной, но свет, хлынувший оттуда, слепит нас, и тьма впереди становится еще гуще. Мы мало что можем разглядеть, да и этому малому придаем куда меньше значения, чем собственным заранее составленным представлениям о том, что нам предстоит увидеть. Вечно стремясь пытливым взором сквозь слепящий блеск настоящего проникнуть во тьму грядущего, мы смутно провидим основные очертания того, что ждет нас впереди, да и то лишь благодаря слабому отраженному свечению, исходящему от тусклых зеркал где-то позади нас, и кое-как ковыляем дальше, пока под нами не откроется