Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер Страница 3

стало бы величайшим триумфом, о каком я только мог мечтать; но пока много размышлять об этом не стоило. Я начну с попытки преодолеть ближнюю горную цепь, а там посмотрим, как далеко я смогу проникнуть. Даже если я не отыщу новую страну, почему бы мне не найти золото или алмазы, или медь, или серебро? Бывало, улегшись ничком, чтобы напиться из ручья, я замечал среди донного песка мелкие желтые крапинки — а вдруг золото? Люди говорили, что нет; но люди вечно говорят, дескать, какое там золото, пока не выясняется, что в том или ином месте золота в изобилии; а ведь в здешних местах полно сланца и гранита, которые, как мне с давних пор запало в голову, сопутствуют золоту; и пусть оно еще не найдено здесь в количестве, достаточном для прибыльной разработки, несметные залежи его могут оказаться там, на склонах главных горных хребтов. Голова моя была полна мыслей, и я никак не мог от них избавиться.

II. В сарае для стрижки овец

Наконец настала пора стрижки овец, и среди стригалей оказался пожилой туземец, которому дали кличку Чаубок — хотя я точно знаю, что настоящее его имя было Кахабука. Он слыл у туземцев кем-то вроде вождя, немного кумекал по-английски и пользовался величайшей приязнью миссионеров. Никакой постоянной работы он не исполнял, но делал вид, будто помогает наводить порядок во дворах; настоящая его цель заключалась в том, чтобы угощаться грогом, который в пору стрижки всегда более свободно циркулирует на фермах; много ему не давали, ибо в пьяном виде он был склонен к буйству, а чтобы привести его в это состояние, довольно было и самой маленькой дозы; и всё же от случая к случаю угоститься ему удавалось, и если кому-то было что-то от него нужно, лучшего подношения ему не требовалось. Я решил его расспросить и получить столько сведений, сколько возможно. Пока я задавал вопросы касательно ближних горных цепей, тянуть его за язык не приходилось — сам он на них не бывал, но у племени его сложилось традиционное мнение, что для разведения овец эти края не годятся, и там нет ничего, кроме чахлого, корявого леса и немногочисленных приречных долин. Пробраться туда было очень нелегко, впрочем, кое-какие проходы все же имелись: один из них находился как раз в верховьях нашей реки, однако достичь его, продвигаясь вдоль русла, было нельзя, ибо тамошнее ущелье непроходимо; он за всю жизнь не встречал человека, который бы там побывал: да и зачем, когда всем всего хватало и по эту сторону гор? Но когда я перешел к вопросам о главной горной гряде, манера разговора у него сразу переменилась. Он казался смущенным, встревоженным, начал крутить и увиливать. Не прошло и нескольких минут, как я понял, что касательно этой темы в его племени также существовало традиционное мнение, но никакими уговорами и задабриваниями вытянуть из него хоть слово было невозможно. Наконец, я намекнул на грог, и тут он сделал вид, что согласен чем-то поделиться. Грога я ему налил, но не успел он его выпить, как тут же прикинулся в стельку пьяным, а потом завалился спать или притворился спящим, предоставив мне себя распихивать, что я и делал весьма немилосердно, но он, несмотря на все мои старания, оставался недвижим.

Я страшно рассердился, потому что остался без собственной порции грога и ничего не вытянул; на следующий день я порешил — пусть сперва он мне что-нибудь расскажет, а уж затем я его угощу, иначе он вообще ничего от меня не получит.

Когда настал вечер и стригали, завершив работу, принялись за ужин, я получил порцию рома, налитую в жестяную кружку, и сделал знак Чаубоку, чтобы тот следовал за мной в сарай для стрижки, что он охотно и сделал, потихоньку выскользнув вслед за мной, причем никто из ужинающих не обратил внимания на наше исчезновение. Забравшись в сарай, мы запалили сальную свечу и, воткнув ее в пустую бутылку, уселись на увязанную в кипы шерсть и закурили. Сарай для стрижки — просторное помещение, построенное по плану, который пришелся бы впору собору, с проходами вроде церковных приделов по обеим сторонам, где устроены загоны для овец, и с большим нефом, в дальнем от входа конце которого работают стригали, остальное же его пространство отведено для сортировщиков и упаковщиков шерсти. Вид его всегда приводит мне на ум мысль о классической древности (довольно несуразную в стране, столь недавно колонизованной), хотя мне прекрасно известно, что Старейший из подобных сараев в этой колонии возведен не ранее, чем семь лет назад, а этому всего два года. Чаубок сделал вид, что надеется сразу же употребить грог, хотя оба мы понимали, что именно каждому из нас нужно и что мы оба ведем игру друг против друга, в расчете один — на грог, а другой — на сведения.

Борьба между нами завязалась не на шутку: более двух часов он пытался обвести меня вокруг пальца и лгал без устали, но убедить меня так и не смог; в течение этого времени оба мы тщились одержать моральную победу друг над другом, но ни он, ни я не добились ни малейшего преимущества. Однако в конце концов ко мне пришла уверенность, что еще немного, и он капитулирует, что стоит мне проявить еще немного терпения, и я таки вытяну из него скрываемую им историю. Подобно тому, как в холодный день, зимой, бывает, сбиваешь масло (а мне частенько приходилось этим заниматься), сбиваешь, сбиваешь — и всё без толку, масло не подает никаких признаков, что готово отделиться от пахты, а все же наконец, судя по звуку, вы понимаете, что сливки начинают комковаться, и вдруг — на тебе, вот оно, — так и я сбивал Чаубока, пока не уловил, что он уже дошел до стадии, так сказать, формирования плотной субстанции, и если продолжать спокойно и настойчиво на него давить, победа останется за мной. Внезапно, без слова или жеста, которые предвещали бы перемену в поведении, он разом перекатил две кипы шерсти (а силы он был неимоверной) на середину пола, а на них сверху взгромоздил поперек еще одну кипу; потом схватил пустой упаковочный мешок, накинул его на плечи наподобие мантии, вскочил на верхнюю кипу и уселся на ней. В одно мгновение вся его фигура преобразилась. Высоко поднятые плечи опали; он сидел, тесно сдвинув ноги, пятка к пятке и носок к носку; руки же