Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак Страница 26

Я — голос твой, который воплотили века; я — дух твой, ниспосланный в ведах и псалмах.

Я — посол твой к избранному рабу, к лучшему из тех, кто украсит мечты в будущем мире, — нет, к тому, кто «бродит во всякой долине»[15].

Я — откровение твое в Песне песней; я — свет твой в душе того, кто раскаяние окутал песней.

Я — твоей кифары напев, который невежество заключило в стены пирамид.

Да, я — песня, которую ночи повторяли годам.

Я — в кифаре твоей дух Алкея под пеплом судьбы, дух Орфея над волнами искусства.

Да, я — кифара твоя, я — голос твой, я — песнь твоя.

Но рука грешная задушила соловьев в кифаре, оборвала струны в ней.

И теперь дочери голубей прилетели своей песнью лечить мою песню больную.

Исцели меня, богиня долины, исцели!

Богиня лугов, излечи меня! Богиня песен, помоги мне!

Коснись меня перстами своими — верни мне блеск моего царства.

Посети меня на заре, и от зефиров твоих струны окрепнут.

Омой раны мои волнами твоих божественных потоков.

Залечи струны мои своим волшебством напевным.

Верни мне славу жизни поэта, которую страдания украли у меня.

Прижми меня к груди своей, дочь вечности, и с ресниц моих улетит печаль веков, и бесплодие поколений украсится во мне плодами.

С давнего часа, когда разлучились очи мои с тобой, в любви к тебе я не знал ничего милее стенаний.

Доколе отказ и суровость, эта разлука и забвение? Доколе?

Помяни меня хоть раз во мраке моем.

Посети меня хоть раз во сне моем.

Помоги мне, прежде чем завянут дни мои.

Перевод И. Крачковского.

ПИСАТЕЛИ

Говорится, что писатели бывают двух категорий: одни пишут, чтобы жить, а другие живут, чтобы писать. Автор этого изречения забыл, однако, еще про тех писателей, которых надо поставить выше двух первых: тех, которые и живут, и пишут. Разница между ними и писателями первых двух категорий по внешности не велика — она заключается только в маленьком союзе «и», — но по существу очень важна и заслуживает внимания. Здесь не будет беды от обстоятельности, хотя, может быть, это и повлечет за собою длинноты. Нет нужды говорить, что тот, кто пишет, чтобы жить, не пишет ничего заслуживающего запоминания: это писатель-наемник, который шевелит пером так, как угодно его хозяину. Он извозчик от литературы: он вывешивает на коляске своего знания правительственный тариф и погоняет перо, как и куда угодно седоку. У франков место таких переписчиков набело вполне определено: их не считают даже в числе литераторов. Бо́льшая их часть издает газеты, пишет в них корреспонденции и долгое время занимается писательским ремеслом; однако имя ни одного из них не выходит за пределы редакции той газеты, где он служит. Когда люди заговорят там, например, о таком журналисте, то они говорят о нем, как о купце или сапожнике, феллахе или меняле. Их речь ограничивается вопросами прибыли и убытка, числа подписчиков и объявлений; редко когда они вспомнят писателя, редактора или корреспондента.

От этого большого отпрыска идет другое ответвление, отмеченное почетным званием и, конечно, хорошо знакомое авторам, хотя его не слишком почитают и любят. Ответвление это — господа критики, те, которые рассматривают новые книги, безостановочно выпускаемые типографиями, критикуют их, разбирают и хулят, редко когда приветствуют и хвалят. Да, критик — это неспособный к сочинительству писатель, тратящий свою жизнь на критику новых произведений. Редко добивается известности какая-нибудь отдельная личность из этого воинственного племени, раскинувшего свои шатры на границах литературы. Редко среди них найдется вождь, шейх или эмир. Все они одинаковы на арене: «Всякий, если подсчитать людей, — предводитель». Однако, несмотря на весомость ударов их основательной критики, их все-таки не включают в число писателей и авторов. Они из тех, кто пишет, чтобы жить, из тех, кто на дверях своего кабинета вывешивает официальный тариф.

Вторая категория писателей — те, которые живут, чтобы писать. Польза от их сочинений бывает и большой, и малой, в зависимости от того, насколько близок каждый из них к подвижной жизни людей и покойной жизни природы. Тот, кто неизменно пребывает в своем кабинете, кто пишет свои произведения в окружении книг, бумаги и чернил, вдали от живой жизни и всех ее проявлений, пишет, конечно, много, но на самом деле не живет. В большинстве сочинений он делает те же ошибки, как и первый писатель в оплаченных статьях. Талант — вещь редкая, друг мой; и когда природа дарует его кому-нибудь из своих сынов, то лишь весом в драхму{53} или карат{54}. Большинство знаменитых авторов весь дарованный им талант излили в одной или в двух из своих многочисленных книг, все прочее приходится относить к той же категории сочинений, что и у господ с официальным тарифом.

Среди американских писателей можно найти таких, которым приходится ежегодно сочинять по роману или по два, лишь бы их имя постоянно повторялось в устах народа и мелькало у всех перед глазами. В таком случае питатели его не забудут, а издательство не понесет убытка, печатая его сочинения. Писатель, который должен писать непрерывно и без остановки, чтобы его знали и помнили, обыкновенно поставляет низкосортный товар. Если он и напишет что-нибудь ценное, то это столь случайно и столь редко встречается, как петушиное яйцо, — какую-нибудь одну книгу на десятки. Между таким автором, который живет, чтобы писать, и таким, который строчит статьи, чтобы жить, есть некоторая связь, или родство. Оба они пишут то, что будет забыто сейчас же по прочтении, оба они пленники своего пера, промышляют писательством и сочинительством, как купец — торговлей, дубильщик — ремеслом, феллах — обработкой земли. Кто среди них всех найдет, например, досуг для умственных и духовных наслаждений или телесных упражнений? Кто среди них хоть раз в неделю или в месяц выйдет за узкий круг своего ремесла в поля и сады жизни? Кто среди них приблизится к природе, чтобы прочитать в ее драгоценной, единственной книге хоть одну или две страницы ежедневно?

Кто пишет, чтобы жить, — живет, но не пишет; а кто живет, чтобы писать, — пишет, но не живет. Третьи же распределяют свое время мудрым способом, отдавая его природе, жизни и литературе. Третьи живут жизнью умственной, духовной и телесной сразу, в то время как оба первых живут жизнью неполной и сухой, один — умственной, другой — материальной, оба одинаково далеки от духовной и научной стихии, которая должна господствовать во всем, что мы пишем сегодня.

Третий писатель — писатель, который живет