Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак Страница 16

там ее, обнаженную, бить камнями до тех пор, пока не останется на ее мышцах ни кусочка кожи, а на костях — ни кусочка мышц». Выслушав этот приказ, люди в зале стали издавать одобрительные возгласы, восторженно восхваляя справедливый приговор. Они превозносили власть и могущество правителя, выкрикивали слова приветствия ему, священнослужителю и судье. Затем властелин поднялся, встали и люди со своих мест и отправились своей дорогой, довольные, ликующие. А я вышел вслед за ними подавленный, в глубоком унынии, размышляя об этом странном судилище, где обвиняемые не выступали в свою защиту, где свидетельствовали только противники подсудимых, где наказания не соответствовали размерам преступлений. Я удивлялся людям, сидевшим в зале, поражался их слабости и покорности перед лицом могущественной силы, их усердному преклонению перед ней, ее возвеличиванию и восхвалению; я изумлялся их вере в эту власть и согласию с ее решением независимо от того, справедливо оно или нет, милосердно или жестоко. Меня мучил вопрос: «Есть ли среди этой толпы хоть один вор, убийца или прелюбодей, который оправдывает или жалеет осужденных и смотрит на эти преступления, как на свои, желая, чтобы их помиловали, как желал бы этого для себя, случись ему оказаться перед такими же судьями?

Разве не может быть так, что блудница вовсе не блудница, а тот, кого назвали убийцей, убил только потому, что защищал свою честь и свою собственность? Разве не возможно, что человек стал вором, лишь бы не дать умереть с голоду своим родным?

Неужели этот правитель не совершил в своей жизни ни одного убийства, что не желает проявить милосердие к убийцам при расследовании их преступлений?

Неужели ни разу ни один динар{30} не попал недозволенным путем в руку священнослужителя, что он так сокрушается о мешке, украденном из монастыря? Неужели он не может простить этот грех ради искупления своего греха?

Неужели судья не оступился ни разу в жизни, что не хочет смирить свой гнев при виде падших мужчин и женщин?

Кто они, эти люди, которые сидят в судилище, распоряжаются душами подданных и их имуществом по своему желанию и наделяют людей счастьем и горем, как им заблагорассудится?

Ведь они не безгрешные пророки, не чистые ангелы, и Аллах всевышний не дал им фирмана{31} рассматривать дела его рабов и вершить их судьбы. По какому же праву эти люди устраивают подобное судилище? От какой законной силы они получили эту власть и мнят себя избранниками?

Кто таков этот правитель? Разве он не величайший тиран своего народа или не потомок величайшего тирана, который силой и принуждением поднялся на свой трон по лестнице из человеческих плеч и голов?

Кто этот священнослужитель? Разве он не самый искусный ловкач, использующий в своих интересах слабые души и страждущие сердца?

А кто этот судья? Разве он не искуснее всех представляет истину ложью, а ложь истиной?

Когда тираны, разбойники и притеснители были добры, как праведники, и чисты душой, как благочестивые?

Поразительно, что называют преступником человека, который убил другого в порыве гнева, отстаивая свои честь и достоинство, и величают справедливым правителя, когда он приговаривает убийцу к мучительной казни. Когда человек крадет кусок хлеба, чтобы утолить голод или накормить своих детей, его клеймят как преступника. Но когда судья приказывает изувечить и затем убить его, это решение признают справедливым. Если женщина совершает ошибку, к которой ее вынуждают людские козни и наущения шайтана, то люди осуждают эту женщину, считая, что она отвратительна и порочна. Видя ее обнаженную, связанную, стоящую под градом камней, сыплющихся на нее со всех сторон, они развлекаются этим зрелищем и злобно радуются ее судьбе.

Как огонь не погасит пламя, так и тот, кто выпил яд, не излечит себя, приняв его во второй раз; как тот, кому отрубили правую руку, не исцелит себя тем, что ему отсекут левую, так и зло не излечат злом, а страдание в этом мире не истребят страданием».

Я продолжал разговаривать сам с собой, пока не наступила ночь. Проходя мимо одного мрачного, безлюдного места, я заметил, что над ним проносятся стаи птиц. Я побрел дальше и тут увидел ужасную картину, которая преследует меня до сих пор.

Я разглядел обрубок человеческого тела, валяющийся в пыли, без головы, без рук и ног. Затем различил голову старика и конечности, брошенные рядом, словно распростершиеся плакальщицы с непокрытыми головами. Я увидел юношу, обнаженного, привязанного к дереву, точно сросшегося с его ветвями. Вся кровь вытекла из его жил, и труп походил на жуткий призрак, на ночное привидение. Я разглядел девушку — красный ком мяса, в котором нельзя было различить ни головы, ни ног. Его окружали груды камней, окрашенных ее кровью. Затем рядом с этими трупами я заметил яму, наполненную кровью, и понял, что в ней собралась кровь этих несчастных. Мне почудилось, будто черная туча застлала мои глаза, и передо мной все померкло. Без чувств упал я там, где стоял, и не приходил в себя, пока не прошла какая-то часть ночи. Открыв глаза, я вдруг заметил, что ко мне крадется черная фигура. Я испугался и спрятался за ствол дерева. Тот, кто крался ко мне, подошел совсем близко и зажег фонарь.

Я увидел седую старуху в одежде, какую носят бедняки. Она двигалась, внимательно разглядывая убитых, и вот подошла к изуродованному трупу старика. Она опустилась на колени подле него и громко зарыдала. Потом собрала его конечности, голову и соединила их с туловищем. Затем она вырыла яму под деревом, захоронила в ней обезображенные останки и сказала. «О мученик, несправедливо убитый! В угоду Аллаху ты принял смерть ради меня и твоих несчастных внуков. Под его покровительством и защитой твоя душа отлетела от тела, а тело приняла могила. Ты был лучшим мужем и отцом, самым честным в делах и речах, самым благородным душой и сердцем. Ступай же к господу твоему, чтобы получить у него прощение, и испроси милосердия для всех людей, даже для твоих убийц и тиранов. Попроси у бога, чтобы он поскорее соединил меня с тобой. Ничто, кроме надежды на нашу встречу, не утешит меня после разлуки с тобою».

Слезы старой женщины заставили меня заплакать, а ее горестный вид вызвал во мне сострадание. Мне показалось, что она искренна в своих словах, а ее муж — одна из жертв этого судилища. Я захотел узнать их историю, вышел из своего укрытия и подошел к старухе. При виде меня она сначала испугалась, а затем успокоилась, словно