Ледяная река - Ариэль Лохен Страница 30

мучит меня все последние двенадцать дней, и мне приходится прогонять его из сознания, чтобы он не укоренился и не загноился там. Я ощущаю отсутствие мужа так, будто у меня конечности не хватает, будто какая-то важная часть меня пропала, и то и дело смотрю на дорогу, дожидаясь его возвращения.

Во вторник мне надо ехать в Вассалборо, с ним или без него. Я бы, конечно, предпочла с ним, но с каждым часом все менее уверена, что он успеет вернуться.

Если вообще вернется.

– Нет, – говорю я вслух, останавливая и эту мысль.

Пока нет Эфраима, я стараюсь погрузиться в дела. Готовлю. Убираю. Пряду лен и тку. Лечу соседей и своих пациентов, когда они ко мне обращаются, делаю отвары и сиропы в своей рабочей комнате. Управляю нашей маленькой фермой и раздаю детям работу. Сайрес работает на лесопилке. Ханна и Долли доят коров. Джонатан заботится о скоте. Юный Эфраим смотрит за птицей и за лошадьми. У него мягкий голос и нежные руки, и я ни разу не видела, чтобы лошадь в его присутствии пугалась или вставала на дыбы. Но он все же маловат для этой работы, и раз в день я заглядываю к Бруту и Бакету, чтобы убедиться, что все хорошо.

Я пробираюсь между тяжелыми створками двери сарая, в обеих руках у меня ведра с кормом. Пора кормить свиней, но Джонатана нигде не видно. Значит, он опять сбежал, никому ничего не сказав.

Наш сарай – большое квадратное здание с остроконечной крышей. Внутри он делится на четыре части – для лошадей, коров, коз и свиней, а между ними крестообразный проход. Там пахнет старой соломой и свежим навозом, люцерной, соломой и овсом, хранящимися наверху на сеновале. Еще пахнет теплыми животными и влажными опилками. Лошади негромко ржут, когда я прохожу между стойлами. Обе молочные коровы беременны, и при звуке моего голоса они переступают с ноги на ногу и мычат. Бык в своем загоне топает и фыркает. Он неспокоен, ему хочется еще к коровам, но свою работу на год он сделал, придется ему подождать до июня. Телята – один бычок и одна телочка – заскучали и дремлют, не обращая ни на что внимания, а козы у себя в загоне суетятся и блеют, требуя ужина.

– Тихо, – говорю я, – не ваша очередь. Джонатан вас потом покормит.

Подняв сначала одно ведро, потом другое над оградой загона для свиней, я выливаю их содержимое в корыто и морщусь от влажного, напоминающего рвоту звука. Потом ухожу, не глядя на то, как толстые розовые свиньи роются в своей еде и фыркают. Никогда не любила неопрятных едоков.

Я уже почти дошла до двери сарая, как вдруг услышала звук, которого жду не первую неделю, – тяжелый стук лошадиных копыт по замерзшей земле.

– Эфраим, – шепчу я и выбегаю наружу. В руках у меня пустые ведра, и пока я бегу по тропе, стараясь не поскользнуться на утоптанном снегу, они бьют меня по ногам.

Улыбка моя исчезает сразу, как только я заворачиваю по тропе на передний двор. Джозеф Норт слез со своей гнедой кобылы и привязывает ее к столбу ворот. Пес-полукровка сидит у его ног и смотрит на меня как на добычу. Он скалит зубы. Но не рычит.

Я с шумом бросаю деревянные ведра и упираю руки в бока.

– Чего ты хочешь?

– Приехал взглянуть на результаты съемки местности. Я заезжал на лесопилку, но там Эфраима не было.

Он вполне мог бы сказать, что заехал к чаю. Или оплатить запоздавший счет. Но взгляд у него напряженный, расчетливый, и я знаю – он приехал узнать, вернулся ли Эфраим.

– Это потому, что он не на лесопилке.

– А где он?

– Куда-то уехал.

– Куда?

– Никогда не встречала мужчину, который любит отчитываться жене в каждом своем шаге, полковник. Эфраим ходит, куда хочет, и возвращается тогда, когда возвращается. А куда и когда, надо спросить его, потому что я точно не знаю.

Норт обращает внимание на мой растрепанный вид: старая рабочая одежда, грязные руки, платок на голове.

– Похоже, я оторвал тебя от работы, – говорит он. И может, мне это только кажется, потому что я его не люблю, но Норт словно бы выделяет голосом слово «работы», будто намекая, что только женщина, лишенная всякой утонченности, будет заниматься физическим трудом. – Передай Эфраиму, что я его искал.

Я надеюсь, что теперь-то он уедет, но его отвлекает появление Сайреса. Мой сын выходит из-за поворота тропы. Он идет со стороны сарая, за плечом у него удочка, а в руке связка синеспинных гольцов. Он, как всегда, улыбается, демонстрируя отличное настроение. И если бы у меня сейчас в руках был нож, я бы с радостью перерезала Норту горло за то, какое отвращение мелькает на его лице, когда он смотрит на моего сына.

Сайресу Балларду тридцать три года, но он никогда не женится и не заведет своих детей. Он никогда не будет работать нигде, кроме лесопилки, и не уйдет в море, хотя именно об этом больше всего мечтает. Никогда не отправится исследовать огромные дикие пространства нашего неосвоенного континента. Сайресу тридцать три года, и он немой. Он лишился речи в возрасте двенадцати лет, и это непоправимо изменило его жизнь.

Ни его разум, ни физические возможности не пострадали. Он высокий, сильный и красивый. Он умеет читать и писать, а если надо, объясняется жестами. Так мы общаемся в семье, жестами вместо слов. Но за пределами семьи его часто жалеют. Считают умственно отсталым. Неграмотных людей мало интересует, что у человека красивый почерк, а без слов он не может заставить их себя понять.

– Привет, Сайрес, – говорит Норт. Он переводит взгляд с него на меня, потом ухмыляется. – Твой отец уже вернулся из поездки?

Сайрес складывает руки на груди и мрачно смотрит на него. Ему Норт нравится не больше, чем всем остальным в доме. Потом подходит поближе ко мне, готовый защитить, если надо.

– Отнеси рыбу в дом, – говорю я ему. – Ее надо почистить.

Сайрес кивает на связку – у каждой рыбины разрез на животе, – чтобы показать, что он уже это сделал.

– О тебе ходят разговоры в деревне, – замечает Норт.

Сайрес подозрительно щурит светло-карие глаза. Он не может отреагировать на заброшенную наживку, спросить, какие именно разговоры.

– Судя по всему, ты подрался с Джошуа Бёрджесом в ночь его смерти. Интересное совпадение, не правда ли?

– На что ты намекаешь? – спрашиваю я.

– Только на то, что твой сын избил человека на глазах у пятидесяти свидетелей, а через несколько часов этого человека находят мертвым. По-моему, это любопытно. Возможно, тот пристав тоже так подумает. Я слышал, он тут взялся вынюхивать.

– В таком случае ты наверняка укажешь ему на свое собственное решение об утоплении в результате несчастного случая.

– Это решение я принял, не зная всех фактов, – улыбается Джозеф Норт. – Я тут невольно задумался, знали ли вы об этой драке, когда давали показания, мистрис Баллард.

Я ему ничего не должна. Ни ответов, ни объяснений. Ни уважения. Ничего этого я ему и не даю – просто стою и жду, пока он уйдет.

Но он еще не закончил.

– Мне нужно знать, что тебе сказала Ребекка Фостер. Чтобы защищаться, я должен понимать, в чем состоят обвинения.

– По-моему, суть обвинений довольно проста.

На подбородке у него подергивается мышца.

– Для моей защиты очень важны