Ледяная река - Ариэль Лохен Страница 31

– Ваша защита меня не волнует, полковник. Я еду в Вассалборо давать показания в интересах Ребекки, а не в ваших.

– Я судья этого округа. По закону ты не можешь скрывать от меня эту информацию.

– По закону я обязана давать показания только перед судом. И ты это прекрасно знаешь. Услышишь мои показания тогда же, когда и все остальные, на следующей неделе перед судьей в Вассалборо.

– Возможно.

С таким же успехом он мог сказать «если». Если твой муж приедет. Если твой муж еще жив. Если. Но для Джозефа Норта очень важно, как он смотрится, и он не может выйти из роли несправедливо обвиненной жертвы. Возможно. Более вежливое, светское, менее угрожающее слово. Но в этих трех слогах заключена бездна смыслов.

– Не переживайте, полковник. Я уверена, слушания пройдут, как запланировано.

Он направляется обратно к своей кобыле. Подбирает поводья. Я смотрю, как он вскакивает в седло и разворачивает лошадь.

– Тебе стоит задуматься о том, насколько обоснованной является твоя уверенность, – говорит он.

Тут, как нарочно, рычит Цицерон.

– На твоем месте я бы его покормила прежде, чем он кого-то укусит.

– Зачем кормить пса, если он может схватить собственный обед за горло? – спрашивает он и ударяет пятками в бока кобыле. Джозеф Норт галопом скачет прочь по дорожке, а пес-полукровка бежит за ним.

Пятница, 18 декабря. – Туманно, небольшой снег. Приезжал полковник Норт. Расспрашивал о том, что мне говорила мистрис Фостер по поводу его поведения относительно нее в прошлом августе. Провела день дома.

* * *

Суббота, 19 декабря. – Часть дня ясная. Сегодня тридцать пять лет со дня моей свадьбы. Мистер Баллард не вернулся со съемки. Провела день дома.

Воскресенье, 20 декабря

Убивать кур дело ужасно кровавое и грязное. Обычно этим занимаются Эфраим или Джонатан, но сегодня ни того, ни другого нет дома. Так что сегодня мясницкое дело досталось нам с Сайресом, и мы выгоняем на двор трех задиристых петушков.

Это последние из лишних петушков, что вылупились весной. Они злобные: каждый раз, когда мы идем за яйцами, приходится уворачиваться от их клювов и шпор. А еще они маленькие, хилые, и я от них устала, так что меня не особенно печалит необходимость отправить их в печку жариться.

– Ненавижу топор, – говорю я Сайресу. – Лучше взять Месть.

Он вопросительно смотрит на меня.

– Клинок твоего отца. На лесопилке. Тот ужасный кривой. Месть – так мы его называем. Принеси его, пожалуйста.

Возвращается Сайрес всего через несколько минут, но клинок у него в руке. Мы безмолвно спорим, кто из нас будет наносить удар. Он указывает на меня. Сжимает кулак, будто что-то в нем держит, и я соглашаюсь, потому что все равно не отвертишься. Так или иначе придется иметь дело либо со шпорами, либо с клинком. Уж лучше держать то, что режет.

Сайрес хватает первую птицу. Несколько мгновений он держит ее вверх ногами, чтобы кровь притекла к голове. Петушок закрыл глаза, и крылья его перестали хлопать; я понимаю, что он уснул. Сайрес держит его за голову другой рукой и попрочнее ухватывает ноги. Ненавижу убивать живых существ. Но петухов этих я ненавижу больше, а это самый гуманный способ их убить. Я перерезаю горло петуха одним быстрым движением, и дело сделано. Сайрес вешает его за ноги на забор, чтобы вытекла кровь. С остальными двумя мы справляемся быстро. Когда все закончено, Сайрес моет клинок и уносит его обратно на лесопилку.

Ханна и Долли разделают и приготовят птиц, но сначала их надо ощипать. Чистого способа это сделать не существует, но лучше работать на дворе: если ощипывать птицу в кухне, то кровь и перья разнесутся по всему дому. Я ошпариваю тушки горячей водой, чтобы перья легче выдергивались, а потом ставлю во дворе табуретку и пень для резки и берусь за работу. Скоро в ведре у моих ног куча черных и белых перьев. Выпотрошив последнего петушка, я слышу, что по дороге опять кто-то едет. Но на этот раз там явно две лошади, так что я даже не начинаю надеяться.

Подняв голову, я вижу, что Норт вернулся. И жену с собой привез. На полпути к нашему дому он делает знак Лидии.

– Подожди здесь, – говорит он ей и переходит на рысь.

Лидия Норт делает, как ей велено, и останавливает свою небольшую серую лошадку. Она укутана в зеленый плащ, из-под капюшона видно только бледное лицо. Выглядит она нездорово, а руки греет в муфте.

«Черт побери», – думаю я, но иду навстречу Норту к воротам, хотя руки у меня липкие от крови.

– Полковник.

Он в костюме для верховой езды, при нем вещи в дорогу. Наверняка собрался в Вассалборо пораньше. Пес у его ног смотрит на меня хищным голодным взглядом.

– Эфраим? – спрашивает Норт, не утруждаясь спешиться или поздороваться.

– Едет.

Он недоверчиво фыркает.

– Хочу дать тебе один совет. Когда предстанешь перед судьями, – говорит Норт достаточно тихо, чтобы его не слышала жена, и обводит жестом дом, сарай и лесопилку, – помни, кто я такой. В конце концов, твоя семья сильно зависит от моей щедрости.

– Ты мне угрожаешь?

– Я тебе напоминаю, – говорит он, – что именно я, как агент «Кеннебекских собственников», должен буду удостоверить, что вы исполнили все условия, требуемые для получения права собственности на эту землю.

– Не беспокойся. Я прекрасно помню, кто ты, – говорю я. – Мне Ребекка Фостер рассказала.

Я так погрузилась в работу, что не осознавала, насколько на улице холодно. Солнце прошло зенит и идет к закату, унося с собой остатки скупого дневного тепла, а ветер с востока гонит по воздуху мелкие льдинки. Он жжет мне щеки и заставляет глаза слезиться.

Джозеф Норт отвечает голосом настолько же холодным, насколько воздух:

– В этом доме явно живет не один идиот, а больше.

Оскорбление заставляет меня ахнуть. От ярости хочется кричать, но внезапный пронзительный вопль издаю не я. Он такой громкий и неожиданный, что я подскакиваю. Разворачиваюсь. Ничего не вижу. И тут я чувствую порыв ветра, и на нас, хлопая крыльями, пикирует огромная птица. Она описывает плавный круг вокруг дома, пролетает между мной и Нортом и приземляется на садовой калитке, вцепившись в нее когтями с такой силой, что они прорезают потертую кедровую древесину.

Цицерон взвизгивает и рычит, но тоже видит смертоносные когти и приближаться не решается. Норт встревоженно подает назад, а вот я испытываю только безумный прилив облегчения.

– Перси, – шепчу я.

На весь Мэн только трое сокольничих, а в Хэллоуэлле всего один. И только Эфраим занимается соколиной охотой верхом. Так что, услышав имя птицы, Джозеф Норт перестает бахвалиться и разворачивает лошадь.

– Ты же хотел поговорить с моим мужем? – кричу я ему вслед. – Видишь, он дома.

– Уже поздно, – хрипло произносит Норт. – Мне некогда болтать.

Верхом в бодром темпе до Вассалборо четыре часа. Им с Лидией ни за что не успеть туда до заката. Значит, придется либо искать ночлег по пути, либо ехать после наступления темноты.

– Жаль, – говорю я достаточно громко, чтобы меня слышала Лидия. – Муж наверняка хотел бы с тобой поговорить о твоих визитах на этой неделе.

– Цицерон, ко мне! – командует Норт. Он не смотрит на меня и не прощается. Пес трусит за ним, отчаянно виляя тощим задом. Норт уже доехал