Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков Страница 2

смогли пройти мучительную в психологическом плане фазу «покаяния» постепенно, поколение за поколением осознавая масштабы немецкого искушения нацизмом в XX в. Причем, как это видно сейчас, процесс этот идет не в ущерб сохранению национальной идентичности и национального самосознания, наоборот, истинное признание народом национальной вины укрепляет его веру в себя, а также гарантирует ему достойное место в европейской семье народов.

С другой стороны, не следует возлагать на историческое исследование слишком большие надежды в плане выяснения точных и ясных выводов и рецептов для настоящего. Американский дипломат Генри Киссинджер писал, что уроки истории не являются автоматически применимым руководством к действию; история учит по аналогии, проливая свет на сходные последствия сопоставимых ситуаций. Однако каждое поколение должно определить для себя, какие обстоятельства на самом деле являются сопоставимыми[5].

Проблема состоит еще и в том, возможно ли вообще высказать истинное научное мнение о политических и социальных ценностях, о свободе, равенстве, справедливости, о правильной организации общества и правильной политике? На этот вопрос следует ответить отрицательно – еще Макс Вебер и Карл Поппер признавали, что наука не в состоянии решать этические, этико-политические проблемы, она не в состоянии указать на истинное значимые и великие ценности, она не может обосновывать ценностей, наука не может выработать и обосновать совершенно правильную политику. Претензии науки (в нашем случае – истории) значительно скромнее: она нам только может сказать, чем является настоящее и что было в прошлом. Политические и моральные решения – это дело человеческой ответственности. Нельзя заменить науку верой, мировоззрением, политической волей – в этом случае наука утеряет точку опоры. Даже если мы в принципе едины в нашей системе ценностей, то все равно мы не должны оценивать другие общества, чужие времена с точки зрения этой нашей общепринятой сегодняшней системы ценностей – в ином случае нам их не понять.

Вместе с тем нам известно, что, несмотря на то что в разные времена разные общества по-разному относились к добру, справедливости, гуманности, все же в современном обществе существует базисный этический консенсус человечества. Он соответствует не только нашим религиозным и гуманистическим убеждениям, но он может быть научно обоснован. Исключительные случаи в истории (как Гитлер) нельзя рассматривать без моральной оценки, я полагаю, что это научно обосновано, ибо в нацистские времена выступали против этого базисного этического консенсуса. С другой стороны, предостерегал немецкий ученый Томас Ниппердей, этот этический консенсус должен оставаться минимальным, его нельзя использовать в аргументации за эгалитаристское общество, за «справедливость» в обществе[6]…

Другой немецкий ученый Эрнст Нольте отмечал, что историк, и особенно историк идеологий, должен смириться с тем, что его будут критиковать те, кто, оглядываясь назад, видит только абсолютное добро или абсолютное зло. На картине, которую ему предстоит написать, уместны лишь различные оттенки серого, использование белой краски запрещено также строго, как и черной. Только своим изложением, а не предпосланными ему исповеданиями веры или заверениями, может он убедить своих читателей, что в этих оттенках серого присутствует определенная градация. Историк должен, конечно, сознавать, что между историческим мышлением и идеологиями нет принципиальной разницы, поскольку и историк, и идеолог вынуждены абстрагироваться и обобщать, не будучи способными охватить все богатство многоликой действительности. Коль скоро человек – существо мыслящее, он вынужден создавать себе идеологии и быть поэтому несправедливым. Теологи учат, что справедлив один Бог, потому что он создает единичные вещи тем, что их мыслит, так что ему не приходится искажать их с помощью понятий. Историческое мышление не должно склоняться перед волей к достижению целей, ведь именно эта воля характерна для любой идеологии. Поэтому, хотя постановка вопроса требует от историка определенного отбора материала, в пределах этого отбора у него не должно быть более высокой цели, чем создать максимально полный и верный образ трактуемого предмета[7].

Призыв к объективности, честности и строгости – это призыв интеллектуального, а не морального или политического порядка. Историк, если он стремится к объективности, должен сопротивляться искушению заставить историю служить чему-либо, кроме нее самой. Ведь он хочет понять, а не преподать урок или прочесть мораль. Ныне принято иронизировать над словами Ранке, но, если рассмотреть его слова в контексте, они остаются актуальными и адекватными: «На историю возложили задачу судить прошлое, учить современный мир, чтобы служить будущим временам: наша скромная попытка не вписывается в столь высокие задачи; мы всего лишь стремимся показать, как все было на самом деле»[8].

Встает вопрос: а не ликвидирует ли постулат объективности ценностной ангажированности историка? Как история в качестве коллективной памяти может служить утверждению идентичности общества? Нужна ли обществу вообще объективность истории? Я думаю, что нужна. История должна служить обществу, но если она это будет делать, не обращая внимания на объективность, то просто будет повторять имеющиеся в обществе предрассудки (классовые, расовые, политические). Общество ожидает от истории не прагматической партийной позиции, а правды. История имеет своей задачей выявление неискаженной правды о прошлом. В этом и состоит служба истории обществу. История учит общество о причинах того, почему действительность такая, а не другая и почему она такой стала, а также тому, как предвидеть следствия наших возможных действий, как отдельные ценности соотносятся друг с другом, каково отношение средств и целей, в чем причины периодических кризисов идентичности наций, конечности человека и ограниченности его возможностей. Стремящаяся быть объективной, история дает нашей воле и нашему существованию представление о границах опыта, традиции. Эти представления основываются не на вымысле или искусственных конструкциях, а на действительном опыте прошлого, благодаря этому именно история и держит будущее открытым, вопреки претензиям всяких идеологов и политиков. В этом и выражается ответственность историка за общество[9].

Существует такая опасность, что изображение прошлого, имеющее идеалом объективность, может получить апологетические черты. На эту опасность указывает известное суждение, что понять – это значит простить (tout comprendre c'est tout pardonner). Однако всякая апология прошлого включает в себя те же ценностные суждения. Эта апология не следует из принципа свободной науки, не из принципа объективности. Свободная от ценностных суждений историография может преодолеть опасность апологии, а именно не в тот момент, когда она описывает историю победителей – не вчерашних и не завтрашних: история описывает и объясняет не только историю победителей, но и побежденных.

Французский ученый Раймон Арон писал, что «смысл осуществляемого историком исследования причин – не столько в том, чтобы очерчивать контуры исторического рельефа, сколько в том, чтобы сохранить или воссоздать в изучаемом прошлом неизвестность будущего». «…Прошлое с точки зрения историка было будущим с точки зрения его исторических персонажей»