Анна среди индейцев - Пегги Херринг Страница 31

Наутро я просыпаюсь с пустыми руками. Косточки выскользнули ночью и теперь вплетены в коврик и полузакопаны в тонкий слой пыли, что покрывает земляной пол. Мне нестерпимо хочется облегчиться. Как это принято делать у колюжей? У них есть что-то вроде канализации или какая-нибудь яма? А если нет, то куда мне идти, или это не важно? Я спрашиваю Марию, и она говорит, что мне надо найти укромное место на улице.

— Ты уверена?

Уголки ее губ опускаются, и она смотрит на меня, как на неразумного ребенка.

— Тогда пойдем со мной. Пожалуйста.

Она пожимает плечами.

— Да, мне тоже надо бы.

Мы медленно, маленькими неуверенными шажками, идем к двери. Нас многие видят. Затем парень моего возраста с волосами длиннее моих вскакивает на ноги. Он выходит сразу же вслед за нами и держится всего на шаг позади, пока мы ищем уединенное место. Наверное, он понимает, чего мы хотим, потому что не пытается остановить нас, когда мы отходим от дома. Я оглядываюсь в мокром лесу. Капли воды размером с жемчужины одна за другой соскальзывают с ветвей над головой и падают на землю. Земля чавкает под ногами. Она усеяна покрытыми мхом бугорками, похожими на бархатные подушечки для булавок.

— Может, здесь? — спрашиваю я. Холодный воздух и капли не улучшают положение. Я больше не могу терпеть.

Мария кивает и говорит:

— Он тоже так думает.

На лице парня написано беспокойство. Он переводит взгляд с нас на покинутый нами дом, едва видимый за стволами деревьев, и снова на нас.

Чтобы не успеть растерять храбрость, я захожу за небольшой куст, поворачиваюсь спиной и задираю юбку.

Длинноволосый парень торопливо отходит и ждет на расстоянии. Везде одно и то же: даже самые смелые мужчины боятся женских дел. Мария садится на корточки с другой стороны куста.

Я пытаюсь помочиться тихонько, но моча с шумом льется на землю. По ногам поднимается пар. Облегчение занимает целую вечность. Когда во мне больше не остается жидкости, я вытираю руки о мох, потом о передник, потому что не знаю, что еще делать.

— Ты все? — спрашиваю я Марию. Та кивает.

Длинноволосый парень молча идет следом и покидает нас, только когда мы возвращаемся в свой уголок.

Завтрака нет. Вместо этого снова начинаются речи. Оттого что я плохо спала, мне сложно следить за ними с должным вниманием. Пока идет разговор, готовится еда. Мы снова едим рыбу, а после трапезы речи продолжаются.

То, как колюжи с нами обращаются, кажется совершенно неожиданным. Это несколько смиряет мое беспокойство и приводит к единственно верному, как кажется мне, выводу. Раз они не причинили нам вреда и по-прежнему кормят, значит, намереваются отпустить. Я просто не могу понять, почему они до сих пор этого не сделали.

На вторую ночь в доме теплее. Усталая от того, что плохо спала вчера, я сразу же погружаюсь в дрему. Но посреди ночи резко просыпаюсь от звуков дождя, барабанящего по крыше. Грохот стоит такой же, как от стука шестов, который мы слышали в день, когда нас захватили. По крайней мере, я в тепле и сухости. А где наша команда и каково им приходится? Палатки не спасут от такого ливня.

Ох, Коля, что ты делаешь сейчас? Не спишь, гадая, что со мной случилось? Ты ведь не ищешь меня в разгар грозы?

Милый Коля. Со мной все хорошо. Я в безопасности.

А ты?

Третий день, а затем четвертый и пятый ничем не отличаются от первых двух, что мы пережили. Новые разговоры, сплошные разговоры — и говорят не только те трое, что в первый день. Другие тоже произносят речи, рассказывают истории, длинные и короткие, которые плывут по дому, обволакивают слушателей, очаг, свисающие с балок предметы, но не могут достичь меня, Марию, Якова и Котельникова. Даже спустя столько дней мы мало что понимаем из происходящего.

Колюжи приходят и уходят, приносят воду, дрова, еду. Женщины в углу ткут на диковинных маленьких станках, установленных на полу. Это не шерсть, но я не понимаю, какую пряжу они используют. У ног каждой стоит корзинка. Периодически одна из женщин извлекает палку или какое-то орудие с зубьями, которое применяет в работе.

Одна женщина делает корзину. Ее руки движутся, как текучая вода, когда она переплетает тонкие веточки. К ее лодыжке привязана веревка. Она тянется до изголовья люльки, висящей на ветке. Внутри, словно птенцы, гнездятся двое младенцев. Когда женщина движет ногой, люлька качается. Младенцы продолжают спать.

Дети постарше играют и шепчутся во время речей, и дважды в день мы едим — снова рыбу, потом мидии и песчанки, затем маленькие крахмалистые клубеньки, а после — твердый сухой пирог из незнакомых мне ягод. Пироги пропитаны тем же рыбьим жиром, и их трудно жевать. В течение последующих долгих речей я отлепляю от зубов приставшие к ним клейкие комки.

Мне ужасно не хватает Николая Исааковича. Не хватает того, как он стоит у меня за спиной на палубе брига и согревает, пока я смотрю в телескоп. Не хватает наших долгих вечерних разговоров, когда мы разглядываем его карты, обсуждая места, которые видели и которые еще увидим.

Почему он еще не пришел за мной? На это должна быть веская причина. Я отказываюсь предполагать, что его убили. Как и то, что он сдался и отправился на юг без нас. Что мне думать? Все, что рисует мне разум, кажется невыносимым.

Дни следуют одному и тому же странному распорядку. Колюжка Клара дает нам с Марией по накидке из кедровой коры. Я благодарю ее, хотя знаю, что она не поймет. Накидка согревает и может служить одеялом ночью. Теперь холод больше не помешает мне спать.

Мы с Марией по-прежнему ходим по нужде вместе, всегда под присмотром того же длинноволосого колюжа. Наши совместные походы в укромное место напоминают мне о том, как унизительно будет, когда у меня начнутся месячные. Я собираюсь порвать свой передник на полосы, но даже не представляю, как и где буду их стирать и сушить.

Каждый раз, как я выхожу из дома, мой взор притягивает серо-бурая куча по ту сторону реки. Вороны тоже интересуются ею. Они, как черные тени, носятся над ней, клюют, отрывают куски, кричат и ссорятся из-за них. Вскоре в воздухе повисает запах смерти. Я не понимаю, почему колюжи как будто не замечают всего этого.

Как-то вечером, перед тем как трапеза готова, я спрашиваю:

— Почему