Анна среди индейцев - Пегги Херринг Страница 32

Яков с Марией искоса оглядываются друг на друга. Котельников, чистящий себе ногти веточкой, вытирает ее о рукав и уверенно отвечает:

— Они готовят внезапное нападение. Собираются поквитаться с этими колюжами и всех их перестрелять.

— Т-с-с-с, — произносит Мария и крестится.

— Зачем вы говорите такие жестокие вещи? Они кормят нас и обращаются с нами по-доброму, — говорит Яков.

— Но не будет же это продолжаться вечно? — спрашиваю я. — Не может такого быть.

— Не волнуйтесь, не будет, — говорит Котельников. — Команда может появиться в любое время. С минуты на минуты они ворвутся в дом…

— Проявите терпение. Мы многого не понимаем, — говорит Яков. — Скоро все станет ясно.

— Может, они ждут нас, — говорю я. — Может, они хотят, чтобы мы попытались сбежать.

— Дайте время, госпожа Булыгина. Хорошо ешьте и отдыхайте. Воспользуйтесь этими днями, чтобы запастись силами, — говорит Яков. — После того как они придут, нас ждет тяжелый путь.

— Нет, — возражает Котельников. — Возможно, она права. Нужно уходить.

— Я так не считаю, — говорит Яков.

— Ну а я считаю, — говорит Котельников. — Они не могут нас остановить.

Яков смотрит на него с непроницаемым выражением лица.

— Если вам так нужно, идите, — наконец нарушает он молчание. — Я остаюсь.

— Ты слишком доверчив, старик. Они собираются убить тебя первым.

— Первым станет тот, кто попытается сбежать.

В то же мгновение я решаю, что Яков прав. По крайней мере, мы не испытываем голода. Ночуем мы не в роскоши, но все лучше палатки. Волдыри у меня на ногах стали подсыхать и затвердевать. Нужно сохранять терпение.

С течением дней я все больше внимания уделяю колюжам. Это место словно явилось из сказок о Бабе-яге с их дремучим лесом, мраком, загадочными избушками и огнем, который манит во тьме.

Днем колюжка Клара то появляется, то пропадает. Однажды я вижу ее с большой, неплотно сплетенной корзиной, но та пуста. В следующий раз ее руки полны хвороста. Потом я вижу ее с корзиной, на которой изображена птица, и гадаю, что внутри. Колюжка Клара тоньше многих других женщин, и ее волосы менее ухожены. Одежда у нее надлежащая, но простая. Если бы мы были в Петербурге, я бы предположила, что она из семьи, которая не то чтобы обеднела, но попала в стесненные обстоятельства. В свете к ней отнеслись бы пренебрежительно, хотя некоторые и пожалели бы ее.

Но здесь к ней так не относятся. Она часто разговаривает с женщиной с круглым строгим лицом, которая, как я заметила, одета лучше многих других. Самое примечательное: ее волосы заколоты гребнем из филигранного серебра. Где она его взяла? Другие женщины тоже носят гребни в волосах, но деревянные или костяные, может быть, из оленьего рога. Ни у одной нет ничего столь же изысканного. Может быть, эта женщина — мать колюжки Клары или тетка? Мне это кажется маловероятным: слишком уж они близки друг к другу по возрасту. Однако они точно не подруги. Разговаривают они часто и учтиво, но без теплоты близких подруг.

Человек с погремушкой и золотым плащом — местный тойон. Он часто сидит в окружении мужчин, которые внимательно прислушиваются к его словам. Он не единственный, кому оказывают подобное уважение, но есть нечто, что возвышает его над остальными. Про себя я зову его царем.

Длинноволосый парень, который следует за мной, когда мне нужно облегчиться, часто отсутствует и возвращается уже затемно. Я ошиблась с его возрастом. Он старше, чем мне показалось вначале, скорее ровесник моего мужа. Не только мы с Марией заставляем его нервно дергаться. Словно котенка, его отвлекают малейшие звуки, даже тени на стене. Я зову его Мурзиком, потому что он во многом ведет себя, как котенок.

— Как думаешь, чем Мурзик занимается целыми днями? — как-то раз от нечего делать спрашиваю я у Марии. Та смеется. Она знает, о ком я.

— Играет со своей мышкой, — отвечает Мария и сопровождает свои слова грубым жестом. Я заливаюсь краской и делаю вид, что не слышу.

Я задумываюсь. Чем он занимается? Охотится? Не на нашу ли команду? Мы ничего не слышали, ни единого выстрела, ни единого выкрика, означающего, что команда неподалеку. Однако из-за частых отсутствий Мурзика мне становится неспокойно.

Многого в поведении колюжей мы не понимаем. Их образ жизни превосходит воображение. Кое-что меня восхищает: например, умение готовить в деревянных коробах, мягкие красивые коврики из кедровой коры, которые служат как юбкой, рубахой или накидкой, так и постелью, столом или стенами, а еще стропила, так густо увешанные кижучем, что несложно вообразить, будто остов дома сделан из рыбы. Это, конечно, не так, но оттого он не кажется менее чудесным — с его толстыми бревнами в три обхвата. Как их вообще смогли повалить? Я начинаю вспоминать все виденные мною диковины и составлять список, чтобы рассказать мужу и, возможно, даже родителям, когда мы вернемся в Ново-Архангельск и я смогу написать им письмо.

Но есть и менее приятные вещи: мне не нравится, что я чувствую себя мокрой даже под крышей, что весь дым остается внутри, когда дождь слишком сильный и тучи висят слишком низко, не нравится невозможность уединиться, когда мне хочется сходить по нужде, и то, что рыбу подают с каждой трапезой, вне зависимости от времени суток. А непристойные звуки в ночи — наверняка их слышат дети. Как они относятся к этим звукам?

Интересно, захотелось бы колюжам взглянуть, как живем мы в Ново-Архангельске или даже в Петербурге? Как бы они отнеслись к тому, что у каждого своя спальня? К горячей ванне? Пуховой перине? Шелку? Мясным лавкам и булочным? Письмам? Для нас все эти удобства — вершина цивилизации, но меня не покидает мысль, что колюжи поначалу сочли бы их непривычными, а потом — утомительными. Здесь все это кажется бессмысленным. Человеку, который не ест хлеб, нет необходимости в булочной. Храм не нужен тому, кто не молится. А человеку, не умеющему ни читать, ни писать, ни к чему письмо, каким бы красивым почерком оно ни было написано.

Как бы они отнеслись к тому, что я столько часов потратила, отмечая положение и измеряя яркость звезд, записывая свои наблюдения для тех, кто в точности повторит их?

Размышления о наших различиях напоминают о нашей неспособности поговорить друг с другом. Конечно, это от незнания языка, но пропасть не одолеть одними словами. Я начинаю думать, что некоторые черты моего мира столь фундаментально отличаются от мира этих людей, что я не смогла бы описать им наши странные обычаи, даже если бы кто-нибудь попросил. Они со