История улиц Москвы. От Неглинной до Басманной - Никита Денисович Здоровенин Страница 34

даже у них и водились серебряные монетки-чешуйки, расплачивались они обычно зеленящими руки медными монетками. За это кондукторы недолюбливали «Букашку», отмывать после нее руки было тем еще удовольствием. «Аннушка» была противоположностью «Букашки». По ней ездили для удовольствия или от одного удовольствия к другому: от ресторана в театр, например. Все – нарядные, красивые, интеллигентные, статные, чинные. У таких медь не водилась, они легко доставали серебро или даже бумажки. Уставший и от тех и от других кондуктор мечтал лишь об одном: чтобы его перевели на линию, идущую от Савеловского вокзала к Петровско-Разумовской.

Трамвайные профессионалы говорили, что это «дачная» линия. Подразумевалось: самая легкая, на ней было мало пассажиров, так что ее долго даже не электрифицировали. Трамвай был на паровой тяге – (почти как гриб) «паровичок». Паустовский вспоминал, что паровая машина напоминала что-то вроде самовара. А он сидел, властитель билетиков пассажиров всех четырех вагонов, освещенных по вечерам свечами (!), и медитативно смотрел в уходящую в бесконечность осень, куда-то туда, где сходятся в одну точку вопреки законам геометрии две параллельные линии рельс. Дзынь-дзынь. Все трамваи перед отправлением с остановок обязательно звенели – и Москва была наполнена этим звоном, смешивающимся порой с боем церковных колоколов. Несмотря на бдительность кондукторов, москвичи обожали ездить так, как нельзя. Вскакивали на ходу на подножку, а то и вовсе катались «на колбасе» – усаживались на смотку кабелей, которыми цепляют вагоны друг к другу, и поджимали ноги. Вся эта колбаса продолжалась где-то до 1920-х. Тогда Москва вместе с трамваями и электричеством встала в, казалось, перманентную пробку. И в точке схода трамвайных рельс зажглась звезда мечты о трамвае под землей – о метро. Через 10 лет москвичи соскочили с «Аннушек», «Букашек» и колбасы и спустились вот уже как на век под землю. Транспортной революции предшествовала политическая. В 1905 году здесь, на Лесной, переворачивали трамваи – и транспорт маршрутов «А» и «Б», прежде связывавший одноименные точки, теперь преграждал к ним путь. Двумя годами позже слесарь Зуев убил своего начальника. По законам Российской империи он был, конечно, преступником, и его казнили. По мнению советской власти он был, конечно, героем, и в честь него назвали соседнее с депо здание, памятник конструктивизма мирового масштаба, ДК имени Зуева.

ДК им. Зуева своей архитектурой чем-то напоминает свое название: сокращения, аббревиатуры, лирический раскат лестницы-спирали. Илья Голосов, великий конструктивист, изучивший в институте работу в разных стилях, в это здание, кажется, смог вместить что-то большее, чем сухой расчет и нагромождение объемов конструктивизма. В основе всего – вертикальный прозрачный стакан, к которому примыкают всевозможные горизонтальные непрозрачные коробочки. Голосов тогда играл в конструктора «архитектурных организмов». Это не здание – это прообраз живого существа. Илья Голосов, в традиции эпохи опережая свое время, будто пронзая своей мыслью-ножом 9000 километров, десятилетия и культурные барьеры, как подтаявшее масло, говорит о японском метаболизме. Но сам того он не знает. В здании ДК он выбирает один вертикальный объем. Он говорил, что это – объем «активный» и «субъективный». Активность вертикального цилиндра можно понять: когда человек стоит, он мышечно более активен, чем когда он лежит. Лежачие, горизонтальные объемы Голосов называл второстепенными, пассивными и объективными. У архитектора была своя теория на этот счет, он называл ее «Теория построения архитектурных организмов». Вот это сочетание вертикалей и горизонталей, Голосов считал, составит архитектурный организм. Как будто это какое-то живое тело: дом – это гриб-чага на теле дерева-города. Вертикальные объемы нужно делать как законченные композиции, а горизонтальные – не нужно. Они словно становятся переходом от живой ткани здания к живой ткани города. Здание вживляется в город, создавая симбиоз: одно питает другое.

Город питает Дом культуры имени Зуева коммуникациями, дает ему воду, электричество, канализацию, протягивает к нему артерии и капилляры дорог и тротуаров. А дом создает повод этим всем воспользоваться, прийти или приехать в точку, где он стоит – насытить своим вниманием ранее не определенную на карте географическую координату. Внутри вертикального объема ДК имени Зуева, как будто намеренным намеком на живой организм – спираль-лестница, ДНК архитектуры. Спираль – архитектурная связь ДК имени Зуева и ренессансных церквей, башен узбекских минаретов и мрачных замков Трансильвании, полных призраков и драконов. Спираль лестницы ДК имени Зуева тоже привлекла призрак – того самого Зуева, слесаря соседнего трамвайного депо. Как-то раз, еще только после первой российской революции 1905 года, он убил своего начальника капиталиста Кребса. Зуева казнили за это преступление, и он мог бы исчезнуть из истории, но на 10-летие Октябрьской революции (а по совпадению – на 20-летие с казни Зуева) начали строить организм этого ДК. В его пустую оболочку, как в «Призраке в доспехах», вселился призрак Зуева и наполнил его революционным духом, зажегши над ним невидимую красную звезду.

Подобно же «Призраку в доспехах» Дом культуры терял части своей оболочки: балкончики, окна, террасу на крыше, красивейшую надпись «ДК имени Зуева» на фасаде, но сохранял свою суть. Как говорил сам Голосов: «Детали можно сшибить, а объем останется». Так и получилось. Объем ДК наполнился творческими кружками, торжественными мероприятиями и праздниками. Внутри Голосов устроил два зала: в большом – почти тысяча мест, в маленьком – 285. Проект был не из простых – участок для строительства предоставили сильно вытянутый, как же на таком расположить большой зрительный зал? На конкурсе на проект разгорелась тихая, невидимая, но мощная борьба. В одном углу ринга – Голосов со своим одним цилиндром и теорией «организма». В другом – Мельников со своим индивидуализмом и аж пятью цилиндрами, врезанными друг в друга. Мельников проиграл, нокдаун в первом раунде. Но, может, оно и к лучшему. Его идея с врезанными друг в друга пятью цилиндрами позже превратилась в два врезанных цилиндра величайшего частного дома эпохи – личного дома Мельникова на Арбате. А Голосов тоже сделал здание, за которое его запомнили, один из величайших клубов, икону конструктивистской эпохи, резко оборвавшейся, выкинувшей Мельникова за борт, а более гибкого Голосова оставившей на корабле, несущемся по воле великого кормчего в известные только ему одному глубины. Но ничего столь же звонкого и дышащего полной грудью он больше уже не построил, такую свободу и яркость мысли он проявил здесь, пожалуй, в последний раз.

И Зуев, и ДК – дети революции. Лесная, как рабочая окраина, была одной из горячих, политически стремительно краснеющих улиц Москвы. Здесь, за трамвайными путями, был маленький магазинчик кавказских фруктов и сыра сулугуни грузина Мириана Каландадзе. Магазин был убыточным. Порой в него приходили покупатели, заказывали фрукты, а продавцам приходилось бежать на ближайшие Сухаревский и Тишинский рынки, закупать там по розничным