История улиц Москвы. От Неглинной до Басманной - Никита Денисович Здоровенин Страница 29

организовал публичные чтения своего последнего романа – «Воскресенье». А Репин закатил вечеринку в честь восстановления его картины «Иван Грозный и сын его Иван». Бунин здесь отметил получение Пушкинской премии – престижнейшей дореволюционной награды в сфере литературы. А потом написал: «Весна семнадцатого года. Ресторан “Прага”, музыка, людно, носятся половые. Вино запрещено, но почти все пьяны. Музыка сладко режет внутри». Весна, лето, осень… И тогда, в октябре, мир перевернулся. «Прагу» вскоре национализировали, закрыли, а потом снова открыли – как эталонную столовую Моссельпрома. Того самого, для которого Маяковский придумывал лозунги вроде: «Нигде, кроме как в Моссельпроме». А пару раз и самой «Праге» перепало.

Здоровье – радость, высшее благо, В столовой Моссельпрома – бывшая «Прага». Там весело, чисто, светло и уютно, Обеды вкусны и пиво немутно!

Сюда, в образцовую столовую, водил в «Двенадцати стульях» Киса Воробьянинов Лизу. Уже в нелитературном мире столовую посещали литераторы и прочие люди культуры: Маяковский, Есенин, Горький, Родченко. Здесь подавали комплексные обеды, впервые в Москве доставляли еду на дом или по месту работы по предварительным заявкам. Но столовая продержалась недолго, по Новому Арбату пролегла правительственная трасса, и, возможно, кого-то такое соседство напрягало. Столовая стала закрытой. Теперь в ней трапезничать могли только сотрудники НКВД по предъявлению удостоверения. Из зеркального зала выгнали Всесоюзное общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев – они когда-то боролись против царской власти, за что были во времена империи наказаны. В 1930-е они не понравились и строю, за который они боролись. Их в большинстве своем расстреляли. Соседствовали со столовой НКВД теперь: библиотека, книжный магазин и кинотеатр «Темп». Но «Прага» пережила и это время. Сталин умер, и в 1955 году «Прага» открылась вновь. В одном из залов, «Чешском», подавали чешские и околочешские блюда: кнедлики, суп по-чешски, шпикачки, салат «Прага» и прочие произведения чешского и советского кулинарного искусства, зачастую приготовленные из продуктов, специально привезенных из Чехословакии.

В год второго открытия «Праги» на работу вышел тогда еще 16-летний потомственный кондитер Владимир Гуральник. Это он создал еще одну, третью, «Прагу», возможно переплюнувшую в популярности предыдущие две, – торт! У торта были две причины стать хитом: вкус и базовый набор ингредиентов, позволявший готовить его даже в условиях жестокого дефицита. Чтобы приготовить «Прагу», нужно всего-то: мука, сахар, какао-порошок, сливочное масло, сгущенка да повидло. Поначалу торт сам был дефицитом, готовили его только в кондитерском цехе «Праги». За ночь успевали сочинить лишь полсотни – сто экземпляров. Где-то треть «Праг» были огромными – по 2 килограмма каждая, остальные – поменьше, «всего-то» по килограмму. Вскоре «Прага» перестала справляться с популярностью «Праги», ведь им еще нужно было производить «Птичье молоко» (тоже изобретенное Гуральником) и еще 33 вида тортов. «Прагу» оформили в ГОСТ и отдали на производство кондитерским заводам по всему Союзу. Интересно, кстати, что патенты на кулинарные изделия в СССР в целом не существовали, поэтому «Прагу» могут до сих пор готовить на любом заводе. А ресторан в конце 2010-х закрылся на реконструкцию и ждет нового витка своей судьбы: наполнение «Праги» решается, согласуется, меняется и в целом – в сладком шоколадном тумане.

Дух Арбата в каком-то смысле балансирует между культурой околоаристократического пафоса и неподдельного прямолинейного андеграунда.

Главным проявлением последнего стала самая нестандартная достопримечательность улицы, одна из немногих стен (вместе с собратом – осколком Берлинской), которым дозволено быть покрытыми граффити. Это – стена Цоя. Как Цой превратился в миф о непокорности, внутреннем бунте и дороге к свободе, так и стена, ее рождение, жизнь и будущее – тоже миф. По главной легенде, почти сразу после смерти Цоя на стене здесь появилась надпись: «Сегодня трагически погиб Виктор Цой». Мгновенно прилетел первый комментарий: «Цой жив!» С тех пор стена превратилась в подобие стены в известной соцсети. Бесконечная лента комментариев, перекрывающих друг друга: строки из песен, портреты (хоть любительские, хоть профессиональные – но всегда с душой), высказывания, имеющие и не имеющие отношение к изначально заданной теме: «Цой умер/ Цой жив». Так же, как Цой в этом дискурсе одновременно и жив, и мертв, так и судьба стены находится в пограничном состоянии: как говорят любители пинбола – в тильте. Она зависла на кромочке между нелегальным и легальным, официальным и бунтарским. Ее то хотят закрасить (а иногда и закрашивают), то хотят превратить в памятник регионального значения. Но стена Цоя, похоже, обречена оставаться в редком положении упавшего на ребро кубика. Закрасить ее нельзя под страхом бунта местных жителей, сделать официальным памятником тоже – это заморозит стену, а она в своей сути – живой организм. Стена должна постоянно меняться, отвечая многократно повторяемой в голос у стены и в тексте на стене мантре: «Перемен! Требуют наши сердца». Хотя реальная история рождения стены, может быть, чуть более древняя и берет свое начало из эпохи «до гибели Цоя». Неформалы Москвы оставляли с первобытных времен здесь записи о прибывающих издалека товарищах, информацию о полуподпольных «вписках» и «сейшенах» (концертах). Появление записи о Цое здесь стало как будто логичным продолжением давно заданной темы «треда», правда, несколько сместившим направление течения его русла. Быть может, когда-нибудь реставраторы будущего просветят сотни слоев аэрозольной краски и маркеров и увидят слово – которое было вначале.

Почти невидимым и уж точно несанкционированным хранителем легенды Цоя является другая легенда – рыцарь на соседнем «Доме с рыцарями». По Москве стоят несколько таких рыцарей на домах и охраняют ее от злых чар темных колдунов и прочих катаклизмов. Почти все эти средневековые товарищи – дело рук и плод ума архитектора Дубовского. Он соорудил и этот доходный дом. Заказчиком стал Яков Филатов, а владелицей – его жена Анна. Скромный подарок от мужа жене, этакая сотня роз на широкую купеческую ногу. Дубовский, кстати, не первый раз работал для Филатовых. Как-то раз он уже перевернул для них рюмку с морепродуктами, построив «Дом с рюмкой» на Остоженке. А теперь вот поселил своих любимых рыцарей, стражей арбатской мифологии.

Для проникнувших за их несокрушимые забрала открывался целый многоуровневый аттракцион свежайших технологических «примочек». На высший этаж тут можно было вознестись, присев на кожаный диванчик в лифте. Сбежать вниз – хватаясь за дубовые перила на расфуфыренных балясинах чугунного литья. Свет не проникал в общественные помещения таким, какой он есть, он проходил через фильтр и облагораживался цветными витражами. В доме должна была безраздельно всевластвовать торжественная, пафосная атмосфера богатства и роскошной сверхстабильности. На весь дом – всего два подъезда. В каждом цветком от стебелька роскошной лестницы отходят многокомнатные квартиры с отдельными помещениями для прислуги.

Житель такого роскошного