Личная война Патрика Финнегана - Крис Райт Страница 19

Я отсалютовал ему на прощание, съехал с дороги и пришпорил чубарого, направляя его вниз по склону холма.

К тому времени, как я разбил свой лагерь в лесу на другой стороне долины, солнце висело уже совсем низко. Разжигать костра я не не стал, чтобы не привлекать внимания, перекусил сухими галетами и запил их родниковой водой. Привязав чубарого на колышек, я пустил пастись его у ручья, где была хорошая трава, а сам устроился у отвесного обрыва, с которого этот ручей срывался сверкающим водопадом, хотел было свернуть сигарету, но вовремя спохватился, нашарил в кисете кусок жевательного табака, отломил и бросил в рот. Вершины холмов были еще ярко освещены заходящим солнцем, но внизу, в долине, уже сгущался синеватый полумрак, и я наблюдал, как в Солти-Спрингсе, устроившемся в ложбине между двух холмов, постепенно загораются лампы. Сверху, издалека, он выглядел сонным и спокойным — самый уютный маленький городок на свете. Я ухмыльнулся себе под нос, вспомнив юного репортера из Нью-Джерси.

— Мирный и законопослушный городок, да, мистер Дженкинс? Держу пари, еще до полуночи вы бы переменили свое мнение!

Я представил себе Мейн-стрит рано утром. Вот в город привозят шерифа — он тяжело ранен. Его осторожно снимают с телеги, на руках заносят в дом, туда спешит доктор Коллинс со своим чемоданчиком. Испуганные лица женщин, ошеломленные возгласы мужчин, настороженно притихшая детвора. Потом все возвращаются к повседневным делам, и город живет своей обычной жизнью, только вот на улицах начинают собираться люди. Сперва по двое, по трое, негромко переговариваясь между собой и замолкая при виде посторонних. Потом по пять, по шесть человек, разговоры становятся глуше, но ожесточенней, и через некоторое время уже кажется, что весь город гудит, словно пчелиный улей. Ближе к вечеру все затихает, и город кажется обезлюдевшим, а потом, когда совсем стемнеет, вдруг словно прорывает плотину, и улицы разом заполоняет одна большая толпа, состоящая целиком из взрослых мужчин. На лицах — маски, шарфы, платки, в руках — винтовки, ружья, факелы. И веревки.

Я открыл глаза. Долина уже окончательно погрузилась во мрак. Стало прохладно, даже зябко, трава и камни покрылись вечерней росой. Я сощурился, вглядываясь в темноту внизу. Западную оконечность города от меня закрывала небольшая роща, но даже сквозь ее темные кроны были видны огоньки, неспешно продвигающиеся по направлению к холму, на котором стояла моя хижина. Я поежился.

По-настоящему жутко мне стало, когда люди вышли на открытое место. Я не думал, что их будет так много. Факелы и керосиновые лампы, которые они несли, немного разгоняли тьму, озаряя толпу красноватым светом, и она походила на какое-то огромное, бесформенное морское чудовище, неспешно подползающее к склону холма. Потом эта человеческая масса разделилась на несколько отдельных рукавов — люди начали взбираться на холм. Их было, если судить по огонькам, человек полтораста, может быть, больше. Кольцо огоньков окружило мою хижину и начало постепенно сжиматься. Потом оно замерло, и какое-то время ничего не происходило. Я невольно напряг слух, хотя на таком расстоянии нельзя было бы расслышать даже пистолетного выстрела. Потом один из огоньков вдруг взметнулся в воздух по дуге и ударился о невидимую в темноте преграду.

Вспыхнуло сразу — вероятно, прежде чем кинуть факел в хижину, они щедро плеснули на стены керосином. Пламя мгновенно охватило ее до самой крыши, и уже через несколько секунд в кольце огоньков пылал огромный костер. Кольцо немного дрогнуло, расплылось, утратило форму: люди отшатнулись назад от жара, но продолжали держать оцепление. Я представил себе темные лица, по которым пляшут красноватые блики пламени, сощуренные глаза, напряженно вглядывающиеся в бушующее пекло, указательные пальцы, подрагивающие от напряжения на спусковых крючках, и ухмыльнулся. Кошка, стерегущая пустую мышиную норку, представляет собой забавное и даже где-то трогательное зрелище. Стянув сапоги, я завернулся в одеяло, приподнял ноги и взмахнул ими, подворачивая свободный конец, уложил голову на седло, закрыл глаза и мгновенно провалился в сон — спокойный и крепкий сон без сновидений.

Глава 4 (ч.2)

Проснувшись утром, я долго и с удовольствием плескался в ледяной воде ручья, потом не спеша приготовил завтрак и сварил кофе. Было свежо и солнечно, вовсю щебетали пичуги, и меня переполняла бодрая, кипучая радость — радость десятилетнего мальчишки в первый день каникул. Я натянул нос горожанам, улизнул от толпы линчевателей целым и невредимым, но самое главное — теперь я был по-настоящему свободен. Ненавистный маршальский значок больше не отравлял мне жизнь. Я снова был вне закона, я снова был самим собой. И я снова мог играть по собственным правилам.

— Маршал из меня получился так себе, — сказал я чубарому, набрасывая на него сначала подседельную попону[9], а потом седло. — Никакого уважения от гражданских. Не пора ли Финнегану вернуться к тому, что он умеет лучше всего? Уверен, люди это мигом оценят.

Чубарый благоразумно не стал спорить. Я забрался в седло и начал спускаться с холма вниз, в долину Солти-Спрингса.

Для начала я собирался немного поразведать обстановку, не выставляя себя напоказ, и двигался осторожно, не по дороге, а вдоль нее, по балкам и лощинам, избегая открытых мест. Поэтому одинокого всадника, пересекающего широкий луг, я заметил издалека и на всякий случай отъехал за пышную купу ивовых кустов. Если вчерашняя поздравительная команда обыскала дом, прежде чем его поджигать — или хотя бы после того, как он догорел, — то они не могли не знать, что мне удалось улизнуть. А это означало, что меня должны искать.

Но приглядевшись, я понял, что всадник никак не может быть гонцом или разведчиком. Это была женщина, причем сидела она боком, по-дамски, что в наших местах встречается нечасто: в ковбойских краях прекрасный пол предпочитает мужские седла, которые куда удобней, безопасней и к тому же дешевле женских, а вместо длинных узких амазонок надевает широкие юбки-брюки. Все так же прячась за деревьями, я подъехал немного ближе. Всадница прекрасно держалась в седле и была, если судить по ее фигуре, довольно молода. Она сидела на небольшой рыжей лошадке, шедшей легким кентером, и я залюбовался тем, как изящно покачивается в такт ровному бегу лошади ее прямая спина, но тут вдруг что-то случилось. Девушку сначала резко тряхнуло вперед, на лошадиную шею, а потом она полетела на землю вместе с седлом. Видимо, лопнула подпруга.

Девушка, судя по всему, действительно была опытной всадницей: не растерявшись, она успела бросить стремя, прижала руки к телу и