Император Пограничья 13 - Евгений И. Астахов Страница 24

делом — способом разрешить спор между равными. Я дрался десятки раз. Это было так же естественно, как утренняя тренировка с мечом. А здесь все ведут себя так, словно завтра конец света. Платонов-старший говорит торжественно, Василиса переживает, даже Коршунов выглядит напряжённым. Для них это событие века, для меня — просто очередной вторник. Впрочем, я понимал их волнение — в этом мире дуэли стали редкостью, театральным представлением, а не рутинным способом защиты чести.

— Наш род всегда славился воинами. Твой прадед… Он не отступал перед врагом. И ты — достойный продолжатель традиции.

Игнатий ещё ещё час рассказывал истории о традициях, о чести, о долге перед родом. Как напутствие. Как благословение.

Сразу после него дверь тихо приоткрылась. Василиса проскользнула внутрь, её зелёные глаза блестели в полумраке.

— Ты же не думаешь, что они будут играть честно? — спросила она без предисловий.

— Сабуров? Конечно, нет. Но это неважно.

Княжна подошла ближе, скрестив руки на груди.

— Как это неважно? Они могут подготовить любую пакость! Эта змея подколодная может и яду плеснуть, и снайпера на крышу посадить.

— Если я паду от подлости — вся страна это увидит, — я встал с кресла, подходя к окну. — Но не нужно меня хоронить раньше времени, Василёк. Кто бы ни пришёл завтра, они увидят, что такое настоящая сила.

Она помолчала, подавив улыбку, затем тихо произнесла:

— Просто… будь осторожен.

Ближе к ночи наш небольшой кортеж въехал в Покров. Всю дорогу я ожидал засады — после недавних разгромов их ратных компаний в Николополье и других местах Сабуров вполне мог попытаться убрать меня чужими руками ещё до начала дуэли. Однако путь прошёл спокойно — видимо, уцелевшие наёмники пока зализывали раны и не рисковали связываться.

Город встретил нас напряжённой атмосферой — казалось, воздух звенел от ожидания. На улицах толпились люди, многие приехали из соседних княжеств посмотреть на дуэль. Город явно разделился на два лагеря — одни поддерживали меня, другие надеялись на моё поражение.

В гостинице «Три медведя» нас уже ждали подготовленные комнаты. Едва я устроился, как доложили о визитёре. В комнату вошёл щеголеватый молодой человек в дорогом камзоле — представитель Сабурова.

— Маркграф Платонов, — он поклонился с преувеличенной учтивостью. — Князь Михаил Фёдорович готов забыть об оскорблениях и отозвать свои слова. Взамен вы признаёте его власть над Угрюмом и приносите вассальную присягу.

Я даже не стал вставать с кресла.

— Передайте князю: завтра на рассвете я покажу всё, что думаю о Михаиле Фёдоровиче и его предложениях.

Щёголь покраснел, но сдержался.

— Это ваше последнее слово?

— Последнее. А теперь — вон.

На рассвете я проснулся без будильника.

Я оделся просто — белая рубаха, тёмные штаны, ботинки. Никаких доспехов, никакой лишней защиты. Раз поединок будет с использованием магии, нет смысла брать меч. Если потребуется, создам его на время прямо на поле боя.

Парк встретил нас утренним туманом.

И толпой зрителей…

Я увидел сотни людей, выстроившихся вдоль дороги к парку. Молчаливые, напряжённые лица. Кто-то перекрестился, кто-то что-то шепнул. Я шёл размеренным шагом, не оглядываясь. Мой маленький отряд — отец, Тимур, несколько дружинников — следовал позади.

На поляне уже собрались судьи — князь Трубецкой и два его помощника. С противоположной стороны виднелась группа людей, но кто именно будет драться, скрывала плотная стена спин.

Я сделал шаг вперёд, останавливаясь на краю обозначенного круга.

— Не будем тянуть кота за хвост, — громко произнёс я.

Туман начал медленно рассеиваться. Группа людей расступилась, выпуская…

Интересно девки пляшут, как сказал бы Коршунов.

Голос противника прозвучал насмешливо:

— Я рад, что мне представилась эта возможность, наглый мальчишка…

Глава 8

Этот голос… Крамской?

Я не мог поверить своим ушам.

Передо мной стоял бывший председатель Академического совета. Да, Архимагистр, но какая разница? Старый теоретик против воина? Лёгкая победа.

И всё же что-то заставило меня присмотреться внимательнее. Едва заметный синеватый оттенок губ, слишком ровное дыхание для человека перед смертельной схваткой, неуловимо пожелтевшая радужка глаз — точно такие же признаки, как у покойного Елецкого перед нашей дуэлью. Алхимический боевой стимулятор. Гильдия Целителей и здесь приложила руку.

Однако дело было не только в химии. Сам бывший председатель изменился до неузнаваемости — в его осанке, в движениях, в холодном взгляде читалась масштабная трансформация, превратившая кабинетного бюрократа во что-то совершенно иное.

* * *

Некоторое время назад

Ипполит Крамской сидел в своей спальне, глядя на дрожащие руки. Третью ночь подряд он просыпался в холодном поту от одного и того же кошмара — Платонов стоял над ним, а металлические лезвия медленно разрывали его плоть. «Десять секунд. Может, пятнадцать, если будете отчаянно сопротивляться» — эти слова звучали в голове снова и снова. Архимагистр второй ступени, председатель Академического совета, человек, перед которым трепетали ректоры крупнейших академий… оказался жалким трусом перед молодым выскочкой.

Но хуже кошмаров было пробуждение. Потому что просыпаясь, он понимал — это не Платонов его сломал. Мальчишка просто сорвал маску, под которой всегда была пустота. Семьдесят два года он играл роль великого мага, и сам поверил в эту роль. А потребовалось всего десять секунд настоящей угрозы, чтобы вся конструкция рухнула. Он не стал трусом в тот момент — он всегда им был. Просто никто никогда не проверял.

Прислуга перешёптывалась за дверью. Вчера позвонил Шуйский — голос холодный, отстранённый. Извинился, что не может встретиться, слишком занят. Горская прислала формальное письмо с соболезнованиями по поводу неудачи на дебатах. Соболезнования! Словно он умер. А может, так оно и было?

Ипполит посмотрел на свои руки — мягкие, белые, без единого шрама. Руки теоретика, который последний раз использовал боевую магию… когда? Двадцать лет назад на показательном выступлении для студентов?

Встреча с коллегами стала последней каплей. Замыцкий отвёл взгляд, увидев его. Молодые магистры перешли на другую сторону зала. А Белинский — этот проваливший дебаты недоумок — смотрел с едва скрываемым презрением. «Старик совсем сдал», — услышал Крамской обрывок разговора.

Той ночью старик стоял перед зеркалом с заряженным боевым заклинанием в руке. Световое лезвие дрожало в сантиметре от горла. Было бы так просто — одно движение, и позор закончится. Но тогда Платонов окажется прав навсегда. Тогда последним, что о нём запомнят — будет малодушие. Нет. Он заставит себя стать тем, кем никогда не был. Даже если это убьёт в нём всё человеческое. Потому что человек,