Книга 1. «Мы наш, мы новый мир построим…», 1917–1938 - Андрей Константинович Сорокин Страница 117

ирригации Заволжья и произвести окончательный выбор одного проекта». В то время как по стране «расползался» голод, Сталин рассуждал об организации «специальной пшеничной базы в районах Заволжья с производительностью в 300–400 млн пуд. товарной пшеницы в год». Эти мечтания Сталина явно отдавали «маниловщиной». Сталин рассчитывал получить только в одном этом регионе и только товарной пшеницы в объеме, составлявшем половину годового валового сбора всех зерновых в стране в 1930 и 1931 гг. Вторым событием того же дня стало более приземленное и диссонирующее с речью Сталина постановление «О хлебофуражном балансе», в котором сталинское руководство признавало «необходимость сокращения расходования хлеба» и принимало решение о сокращении норм централизованного снабжения 20 млн жителей городов (из 38 млн)[1068]. Проблемы продовольственного снабжения повлекли за собой волнения в городах[1069]. Любое обнародование информации о волнениях вызывало нервную реакцию Сталина, как это произошло в отношении статьи Е.М. Ярославского о рабочих волнениях в Иваново-Вознесенске. Статью опубликовала «Правда» в июне 1932 г. В своем письме Кагановичу Сталин прямо проводит параллель событий в Иваново-Вознесенске с Кронштадтским восстанием 1921 г. с его лозунгом «Советы без коммунистов»[1070], указывая на недопустимость подобных публикаций.

Письмо И.В. Сталина Л.М. Кагановичу о статье Е.М. Ярославского о рабочих волнениях в Иваново-Вознесенске и смене там партруководства

5 июня 1932

Автограф И.В. Сталина

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 77. Л. 12–12 об.]

Более того, в своей телеграмме из Сочи он предписал Кагановичу провести специальную пропагандистскую акцию и «дать в «Правду» передовую об итогах весенней посевной кампании. В статье надо подчеркнуть полную победу колхозов и совхозов в сельском хозяйстве… в статье надо обругать грубо и резко всех лакеев капитализма меньшевиков, эсеров и троцкистов, а также правоуклонистов… сказав, что решительную победу социализма в СССР можно считать уже завершенной»[1071]. При этом Сталин прекрасно знал из спецсводок ОГПУ, которые он регулярно получал, что летом 1932 г. были едва ли не повсеместно зафиксированы «тенденции усиления выхода из колхозов», «распространение антиколхозного движения» и т. д. Эти же сводки прямо фиксировали и тяжелое продовольственное положение»[1072]. О массовом выходе в октябре 1931 — феврале 1932 г. из колхозов доложил в ЦК ВКП(б) Наркомзем СССР [1073].

Вскоре Украину, Поволжье, Кубань, Белоруссию, Южный Урал, Западную Сибирь, Казахстан, отдельные районы Центральной России поразил уже полномасштабный голод. Влияние природных факторов было дополнено предшествующей государственной политикой и усугублено текущей. Весь «успех» государственных хлебозаготовок в 1928–1930 гг. был результатом конфискации хлебных запасов деревни, причем увеличение заготовок происходило за счет именно единоличных хозяйств[1074]. Голодало не менее 25–30 млн чел.[1075] Причины разразившейся катастрофы не следует списывать на сиюминутную «злую» волю советского руководства. Надо помнить, что в основе повышенной социальной травматичности политики советского руководства в аграрной сфере лежали, так сказать, объективные предпосылки субъективного происхождения. Выбор в пользу централизованного планирования производства и распределения национального богатства, сделанный первоначально большевистским, а затем подтвержденный сталинским руководством СССР, не был подкреплен наличием соответствующих интеллектуальных и технологических ресурсов. Именно поэтому, как уже указывалось ранее, производственные планы в промышленности носили самый общий (агрегированный) характер, а их реализация сопровождалась и не могла не сопровождаться нерациональным использованием финансовых и материально-технических ресурсов. В аграрном секторе, как указывается в современной литературе, сталинское руководство попросту не имело ясных представлений о размерах урожая[1076] и в планировании хлебопоставок исходило из произвольно калькулируемых потребностей, мало обращая внимание на реальные возможности сельскохозяйственного производства.

Письмо И.В. Сталина Л.М. Кагановичу о контроле работы МТС и отделении их доходов от заготовленного хлеба в колхозах

14 августа 1932

Автограф И.В. Сталина

[РГАСПИ. Ф. 558. Oп. 11. Д. 79. Л. 2–3]

Не приходится сомневаться, что никаких открытых разговоров о голоде в публичном пространстве советскими управленцами не велось. Секретарь ЦК Каганович зафиксировал в своем дневнике наблюдение за риторикой местных партийных руководителей: «Голодовку боялись называть открыто». Не приходится сомневаться и в том, что ни в одном официальном документе центральных властей мы не найдем ни слова о голоде, поразившем все основные хлебопроизводящие районы страны. Едва ли не единственным известным сегодня случаем остается постановление бюро Казахского крайкома ВКП(б), которое констатировало «наличие крайне острого продовольственного положения… (массовые случаи голодной смерти, острой голодовки), распространение эпидемических заболеваний, детской беспризорности». Борьбу с этими явлениями, принявшими «широкий характер», крайком называет «первостепенной политической задачей»[1077]. Нет никаких сомнений в том, что высшее советское руководство было хорошо осведомлено о происходящем.

Недооценив размах голода, власти продолжали вывоз зерна из хлебопроизводящих районов, направляя его на экспорт и тем самым усугубляя масштабы бедствия. Вплоть до середины лета Политбюро требовало выполнения плана зернопоставок «во что бы то ни стало». 21 июня, например, в адрес ЦК КП(б)У и Совнаркома Украины была направлена телеграмма ЦК ВКП(б) и СНК СССР, подписанная Сталиным и Молотовым, в которой говорилось: «Никакие уклонения от выполнения установленного для вашего края… плана по зернопоставке колхозами и единоличными хозяйствами и по сдаче зерна совхозам не должны быть допущены ни под каким видом как в отношении количества, так и сроков сдачи зерна»[1078]. В Европу и США Советский Союз вывез в 1930 г. 4 764 323 т, в 1931 — 5 055 688 т зерна. Резкое сокращение произошло лишь в 1932 г. — 1 727 407 т и в 1933 — 1 683 880 [1079].

В разгар голода то ли будучи дезориентированным, то ли не желая признавать реальность вставших перед ним проблем, Сталин всерьез рассуждает о необходимости оценивать рентабельность хозяйствующих в аграрном секторе субъектов. В августе 1932 г. он направил Кагановичу письмо о контроле работы МТС, в котором поставил задачу проанализировать «убыточны МТС или прибыльны… Без этого МТС из государственных предприятий, отчитывающихся перед государством, превратятся в богадельню или в средство для систематического обмана государства»[1080]. Сама по себе правильная постановка вопроса, никак не вписывалась в контекст событий, развивавшихся по катастрофическому сценарию.

И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов на пароходе «Клара Цеткин»

19–23 августа 1933

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1668. Л. 9]

Репрессивный характер политики хлебозаготовок станет важнейшим фактором значительной смертности в годы голода. Осознание необходимости изменения подходов к хлебозаготовительной кампании пришло не сразу, но советское руководство в конечном итоге пошло на снижение первоначальных планов. Несколько больших сокращений в планах хлебозаготовок Политбюро произвело в августе 1932 — январе 1933 г., в общей