Петербург времен Петра Великого - Евгений Викторович Анисимов Страница 68

набрать 1000 «вольных плотников» и поселить их в приготовленных для них 500 изб, о чем уже шла речь выше. Они должны были работать по найму на Адмиралтействе[618]. Власти всячески заманивали с русского Севера переселенцев на Охту, а когда обещания не помогли, то (в 1721 и 1722 гг.) действовали грубее: предписали выслать плотников с семьями насильно[619]. Так образовалась знаменитая Охтенская переведенческая слобода. Для них была построена церковь, посвященная «профессиональному» патрону плотников – Святому Древоделю[620], хотя церковным центром Выборгской стороны был основанный в 1710 г. храм Сампсония Странноприимца, находившейся на Выборской дороге. Здесь же было два кладбища – православное и иноверческое, на котором с самого начала стали хоронить иностранцев, в том числе в 1734 г. и Доменико Трезини. Поблизости закапывали умерших и казненных преступников и самоубийц. Так сюда попали Иван Посошков, Артемий Волынский со своими «конфидентами» и многие другие… Но переберемся через Неву на левый ее берег, на материк, и «погуляем» по Адмиралтейской стороне, или Адмиралтейскому острову, – оба названия в петровское время были в ходу и равноценны.

Прогулка третья: Адмиралтейский остров

Terre ferme, или Остров, как сердце Петербурга

Иностранец, побывавший в петровском Петербурге, передает общее впечатление от разбросанности города: «Он раскинулся так широко, что скорее может быть сравнен с местностью, на которой находится много поселков, чем с городом». Отсутствие сплошной застройки даже в слободах объяснялось тем, что люди стремились селиться на местах посуше, строения «обходили» заболоченные низины и «скапливались» на возвышенностях, сухих местах. Другой, приехавший чуть раньше, нашел вместо порядочного города «кучу сдвинутых друг к другу селений»[621].

Именно так было на Адмиралтейском острове, т. е. в пространстве, ограниченном Невой, Мойкой и Фонтанкой. То, что это остров, мы обычно говорим для топографической точности, а в сущности, из-за снобизма, присущего уже основателю Петербурга, – ведь формально все пространство нашего города внутри Обводного канала – одни сплошные острова. А сколько таких «островов» в Москве из-за поворотов Москва-реки, Яузы и других рек – не счесть, но москвичи об этом, в отличие от обитателей Северной Венеции, помалкивают. По сути, Адмиралтейский остров («Ингерманландская сторона») – это материковая земля, которая простирается до берегов Тихого океана. Именно материковый характер Адмиралтейского острова предопределил его судьбу как будущего центра Петербурга. Это получалось естественно, само собой, без принуждения. Людей неудержимо тянула «Тerre ferme» – твердая земля.

Начало застройки Адмиралтейского острова точно установить невозможно. Вероятно, что с основанием осенью 1704 г. Адмиралтейства здесь началось и возведение домов для строителей и мастеровых верфи. Принцип этой застройки поначалу был такой же, как и на Городовом (Петербургском) острове, т. е., в сущности, никакой – слободской, нерегулярный.

Как и на Городовом острове, на левом берегу Невы вдоль Верхней (нынешней Дворцовой) набережной (другое название: «Набережная линия»), фасадами к реке стояли дома знати. Первым в ряду этих домов был дворец генерал-адмирала Ф.М. Апраксина, который поселился в 200 саженях от своего ведомства – Адмиралтейства. Дворец называемый «Адмиральским домом», начали строить в июне 1705 г. Первоначально он был, по-видимому, деревянный или фахверковый (строили быстро, в конце июля сообщалось, что его достроили до половины), но потом, не ранее 1712 г., началась перестройка в камне. В 1716 г. Апраксин заказал новый проект дворца Ж. Леблону и старое здание к 1723 г. по этому проекту было заново перестроено так, что упомянутый не раз выше Берхгольц отметил в своем дневнике, что «дом великого адмирала лучший и самый роскошный во всем городе». Он стал основой для будущего Зимнего дворца императрицы Анны Иоанновны[622].

Портрет героя на фоне города:

Федор Апраксин, или Флотоводец поневоле

С парадных портретов генерал-адмирала Федора Матвеевича Апраксина на нас смотрит суровый седой воин в латах, с мерцающей на груди бриллиантовой звездой высшего российского ордена Андрея Первозванного. Для знающих суть дела во всей этой нарочитой воинственности здесь видна усмешка судьбы – Апраксин действительно провоевал всю свою жизнь, но не стал ни воином, ни флотоводцем, он вообще не был ни воинственным, ни грозным. Он стал первым президентом Адмиралтейской коллегии, командовал флотом, Адмиралтейством, но вряд ли самостоятельно смог бы ввести в гавань хоть один корабль. Многие его морские и сухопутные победы принадлежали другим – часто за спиной Апраксина стоял сам царь Петр, который уходил в тень, оставляя славу победителя Апраксину. Так было и в 1713 г., когда Апраксин был объявлен главным героем занятия богатой шведской провинции Финляндии, которую царь, склонный к образности, в своем письме назвал титькою, кормящей Швецию (забавно, что в советское время историки, цитируя письмо Петра, из ханжества «титьку» переделывали в «тетку»[623]). Как писал военный историк А.З. Мышлаевский, при завоевании Финляндии проявилось самое главное различие между Петром и Апраксиным: царь был военным гением, в любой ситуации действовал решительно и нестандартно, а Апраксин – военной посредственностью, которая всегда норовит тянуть время.

Ф.М. Апраксин

Но царю нужен был Апраксин как формальный командующий военно-морскими силами, точно так же, как внешней политикой, формально руководил канцлер Г.И. Головкин, а армией Б.П. Шереметев. Апраксин был добр, мягок, безответен, послушен. Важно, что Федор Матвеевич олицетворял «русское начало» в русском адмиралитете, состоявшем сплошь из англичан, датчан, голландцев и шведов. Так уж получилось в судьбе Апраксина. На заре своей жизни он, как и многие другие юные дворяне знатного происхождения (он был братом царицы Марфы Матвеевны – супруги Федора Алексеевича), попал в потешные Петра и прошел обычный путь петровских сподвижников: походная жизнь, попойки, поручения, к которым не лежала душа истинно московского обитателя, но попробуй, возрази царю!

Из переписки Апраксина с его ближайшим другом фельдмаршалом Шереметевым видно, что Апраксин никогда не горел служебным энтузиазмом плебея Меншикова, не жаждал знаний, как князь Кантемир или Брюс. Апраксин был недобровольным сподвижником царя-реформатора, он, вероятно, воспринимал Петра и его реформы как данное Богом испытание и беспрекословно подчинялся высшей земной и небесной воле. Воспитанный в старомосковских традициях, он остался на всю жизнь добросовестным «нижайшим рабом», как называл себя в письмах, хотя Петр требовал от Апраксина – члена интимной «компании» собутыльников – обращения к нему как к равному. Зато он, в отличие от скряги Головкина, был необычайно хлебосолен и радушен как хозяин, успешно спаивая своих гостей, перед которыми норовил встать на колени, лишь бы они выпили еще стаканчик[624].

Апраксин – адмирал поневоле, не был, как царь-романтик, влюбленным в море и корабли человеком. Но зато