Музей языков. Конрад Гесснер и книги-полиглоты XVI в. - Михаил Львович Сергеев Страница 5

Гуманизм и занятия классическими языками

К началу XVI в. потребность в освоении заново открытых или известных, но не переведенных на латынь античных текстов сделала предпочтительным для образованного человека знание обоих классических языков (utriusque linguae) – латыни и древнегреческого. Пьетро Бембо, изображенный в диалоге Спероне Сперони «О языках», восклицает: «…Господь одарил нас любовью к языкам в такой мере, что никого более не сочтут философом, если он не знает в совершенстве греческий и латынь»[31].

Лингвистический императив гуманистов проецировался в том числе на биографический дискурс – как в отношении современников, так и ретроспективно. Например, в гесснеровском жизнеописании Галена (II в.), предпосланном собранию сочинений 1562 г. (Galenus 1562, α†2a-C†4a), отдельный параграф посвящен вопросу о том, какими языками тот владел («Linguarum diversarum cognitio») (Galenus 1562, β†4b- β†5a). В первую очередь обсуждается знание греческих диалектов, но также латыни[32]; кроме того, отмечается чистота языка, отсутствие варваризмов у Галена (напомню, все прочие языки Средиземноморья и римских провинций признавались варварскими).

Первоначальный филологический интерес гуманистов-итальянцев состоял в очищении современного латинского языка, приведении его к лучшим классическим образцам. Начиная с «Elegantia» (ок. 1440) Лоренцо Валлы (1407–1457) и «Rudimenta grammatices» (1464) Никколо Перотти (1429–1480) делались попытки создать новые описания латыни, основанные на античных грамматиках Доната и Присциана[33]. Эта задача требовала внимательного чтения римских авторов, изучения орфографии древнейших рукописей и надписей (Padley 1976, 5–57; Percival 1975, 238–244). Неоднозначную стилистическую оценку в этом контексте получала христианская лексика, которая, конечно же, не была известна Цицерону и Вергилию. Радикальное решение (у которого, впрочем, не было шансов на успех) предполагало замену ее латинскими эквивалентами, связанными с классическими реалиями, вроде «legati» вместо «apostoli» или «flamen dialis» вместо «pontifex Romanus» (Demaizière 1999, 115–117; Korenjak 2016, 36–37).

С середины XV в. в Италии, затем – во Франции и Испании, а с начала XVI в. – к северу от Альп все большее внимание гуманистов привлекали греческие авторы. Греческий покорил филологов богатством словаря, разнообразием диалектов и жанров. С учетом известной преемственности между греческим и латынью как в области литературы и наук, так и в традиции перевода Священного Писания греческий стал восприниматься первым и лучшим из классических языков, а латынь – языком-эпигоном. Такая оценка была удобна и христианским реформаторам, оспаривавшим авторитет латыни как единственного языка богослужения и экзегезы. Новый статус греческого в ученом мире XVI в. хорошо иллюстрирует то, как скоро жители острова Утопии, воплощавшие нравственные идеалы Томаса Мора и его друзей, прониклись любовью к греческому, осознав его превосходство над латынью: «Когда они услыхали от нас о греческой литературе и науках (ибо в латинской, казалось им, не было ничего заслуживающего большого одобрения, за исключением истории и поэтов), удивительно, с каким рвением пожелали они, чтоб дозволили им это изучать в нашем истолковании…» (Мор 1978, 226; пер. Ю. М. Каган). Затем Гитлодей перечисляет авторов, которых полюбили утопийцы: Плутарха, Лукиана, Аристофана, Гомера, Еврипида, Софокла, Фукидида, Геродота и даже Гиппократа и Галена. Таким образом в «Утопии» утверждалась абсолютная ценность греческой словесности.

Поначалу греческий язык в Западной Европе можно было выучить только в Италии, у греческих эмигрантов[34]. Во Франции, перенявшей первенство в эллинистических занятиях у итальянцев, греческий начал преподаваться в конце 70-х гг. XV в. с появлением в Париже Георгия Гермонима (? – после 1508)[35], а первая французская книга на греческом вышла у Жиля де Гурмона в 1507 г. Однако регулярный и продолжительный курс был начат только в 1509 г. усилиями Джироламо Алеандро (1480–1542)[36]. За пределами Италии и Парижа в последней трети XV в. уроки греческого давал Андроник Контоблакас (? – после 1477) в Базеле (Price 2011, 28–30).

Распространение эллинистики на север от Италии, в германские земли, связывают обычно с деятельностью Эразма Роттердамского (1469–1536), издателя греческого Нового Завета и собрания греческих и латинских пословиц «Adagiorum chiliades»[37]. Примечательно, что сам Эразм взялся за изучение греческого только после 1500 г., то есть в возрасте тридцати с лишним лет. Школьных знаний, полученных им в Девентере, было недостаточно для чтения текстов[38]; это следует, например, из письма 1499 г. Августину Каминаду, в котором Эразм рассказал об одолженной рукописи Гомера: «…во мне горит такая любовь к этому автору, что я, хотя и не понимаю его, им любуюсь и утешаюсь»[39].

Первая греческая грамматика в Германии была издана в 1512 г. («Observationes de arte grammatica» Георга Зимлера), а в Швейцарии – только в 1522 г.[40] («Compendium grammaticae Graecae…» Якоба Цепорина) (Botley 2010, 123–124, 128, 147). Разумеется, не следует переоценивать надежность грамматик как источника по истории образования – гораздо больше могут сказать конкретные свидетельства об их использовании в школе (ср. Grafton, Jardine 1986, 112–119); однако появление учебников греческого в репертуаре местных типографий определенно свидетельствовало о наличии читательского спроса.

Библейская экзегеза

Занятия текстологией и экзегезой Священного Писания в XVI в. требовали обращения к древнееврейскому и греческому оригиналам, а также к ранним переводам библейских книг – сирийскому, эфиопскому, арабскому (см. Мецгер, Эрман 2013, 100–134). Отход от беспрекословного следования Вульгате (латинскому переводу Иеронима Стридонского) происходил не без противодействия со стороны богословов-консерваторов: греческий воспринимался как язык восточных схизматиков, древнееврейский – как язык иудеев. Филологи-гуманисты, впрочем, могли сочетать интерес к еврейским текстам с резкими антииудейскими высказываниями (Kessler-Mesguich 1996, 90–92). О росте популярности древнееврейского говорит хотя бы тот факт, что вскоре после выхода первых пособий (начиная с «De modo legendi et intellegendi» Конрада Пелликана 1504 г.[41]) число грамматик древнееврейского стало заметно множиться, и ко второй половине XVI в. их счет шел уже на десятки (Kessler-Mesguich 2000, 674–676). Постепенно совершенствовался еврейский шрифт в типографиях: совершенную форму он обрел в изданиях Даниэля Бомберга (ок. 1470–1549), напечатавшего в Венеции Талмуд и многие другие еврейские книги (Roudaut 2006, 596–597).

Основным способом изучения других ближневосточных языков для европейцев начала XVI в., до появления соответствующих кафедр в университетах, были занятия с их носителями – в первую очередь в Риме, куда прибывали христианские посольства из Сирии, Эфиопии и др., а также на Ближнем Востоке. Так, издатель и педагог Томас Платтер (1499–1582) рассказывает в автобиографии об одном французе, который сперва посещал его занятия по древнееврейскому в Базеле, а впоследствии провел несколько лет на Крите, в Малой Азии и в Аравии, так что «еврейский и другие языки стали ему так же знакомы, как и родной язык»