Музей языков. Конрад Гесснер и книги-полиглоты XVI в. - Михаил Львович Сергеев Страница 4

Основу этой книги составил текст кандидатской диссертации, начатой в 2007 г. и защищенной летом 2018 г. Занятия историей науки и новолатинской филологией в последующие годы[22] позволили существенно переработать и дополнить главы монографии и справочный аппарат. Леонарду Георгиевичу Герценбергу, направлявшему мои научные поиски и открывшему для меня многообразие языков в исторической перспективе (если назвать лишь важнейшее из открытий), и Николаю Николаевичу Казанскому, который поддерживал мои научные и библиографические занятия в Институте лингвистических исследований, я безгранично признателен за уроки и учительскую заботу. Мое знакомство с историей книги и культурой Возрождения происходило в стенах Научной библиотеки Петербургского университета, где я всегда находил вдохновение и τὶ καινόν. Беседы с Николаем Ивановичем Николаевым, моим шефом, помогли критически взглянуть на многие гипотезы и формулировки этой работы. Но более всего меня поддерживали благоразумие и оптимизм моей жены Анны, благодаря которой я не свернул с выбранного пути.

20. XI.2024

Petropoli

Глава 1. Интерес к языкам в XVI в.

Священные, классические и варварские языки

Для европейских ученых, начиная с позднеантичных христианских авторов, исходной точкой осмысления языкового многообразия была интерпретация библейских легенд о смешении языков при строительстве Вавилонской башни и расселении народов, начала которым дали сыновья Ноя – Иафет, Сим и Хам – и их потомки (см. обзор версий: Duret 1619, 6–15; Metcalf 1980). Признание на основании этих свидетельств издревле существовавшего множества человеческих языков сопровождалось наделением некоторых из них особым, священным статусом. К их числу относились язык Бога, язык Адама, человеческий язык до Вавилонского столпотворения и языки Священного Писания (Fyler 2007, 1–59).

Неравенство языков было узаконено в образовательной практике: основное внимание в школах уделялось изучению латинского языка и классической литературы. Кроме разницы в культурном потенциале в качестве причины такого положения дел назывались сущностные различия языков: средневековые авторы неоднократно высказывались о невозможности грамматической регуляции языков народных (Percival 1975, 247–248), то есть «варварских». Даже в конце XVI в. находились ученые мужи (из числа иезуитов), утверждавшие, например, что язык восточных славян не может быть языком культуры, поскольку «из‑за обилия говоров он как бы внеположен грамматике» (Панченко 2000, 61).

Звукоподражательный термин βάρβαρος (первоначально засвидетельствованный в композите βαρβαρόφωνος у Гомера) применялся в качестве определения как к языкам, так и к народам уже у первых греческих авторов и подразумевал их «чуждость», «негреческость»[23]; при этом он мог употребляться как пейоративно, так и нейтрально (Rochette 1997, 41–48). Вполне очевидно, что статус «варварских» делал иностранные языки и народы нежелательными или недостойными объектами изучения, по крайней мере в определенных ученых кругах. Так, например, среди жизнеописаний Плутарха, как отметил С. С. Аверинцев, «нет ни одной биографии настоящего „варвара“», что вполне естественно для этого автора, «с неодобрением называвшего Геродота „приверженцем варваров“ (φιλοβάρβαρος – «О злокозненности Геродота», XII, 857 В) и порицавшего „отца истории“ за излишнее любопытство, с которым последний относился к подробностям истории и этнографии Востока (там же, XII–XV)» (Аверинцев 2024, 181–182).

Определение barbarus прижилось и в латинском языке, однако среди неварваров числились теперь не только греки, но и римляне (OLD, 247). В гуманистической латыни XVI в. словосочетание barbara lingua употреблялось в отношении всех языков, кроме древнегреческого и латинского, а также древнееврейского как священного языка[24] и предка остальных языков.

Классификацию языков, отражающую такой подход, сформулировал Конрад Гесснер (1516–1565) в «Митридате»: «Варварскими языками называются все, кроме греческого и латыни. Мы также исключаем [из числа варварских. – М. С.] еврейский, поскольку он, с одной стороны, является древнейшим и как бы родителем остальных [языков], а с другой – священным и божественным языком»[25]. В «Пандектах» (1548) тем же автором была предложена более сложная схема: «Поскольку то, что относится к грамматическому устройству трех наиболее славных языков – я имею в виду латинский, греческий и еврейский, – мы уже рассмотрели по порядку, следует сказать кое-что отдельно об остальных языках, которые являются или совершенно варварскими, то есть не имеют ничего общего с греческим и латинским, как наш немецкий, или „солическими“[26], какими по отношению к латыни выступают возникшие в результате ее искажения итальянский, испанский, французский, а по отношению к древнему греческому – тот, которым [греки] пользуются сейчас»[27]. Подобной логикой, допускавшей возможность повышения статуса «варварского» языка, надо полагать, руководствовались филологи XVI в., сочинявшие для народных языков благородные генеалогии[28].

Несмотря на значительное влияние традиционных взглядов, которое подкрепляла удивительная устойчивость термина «barbarus», рост интереса к национальным лингвистическим историям и любопытство к «экзотическим» языкам привели к тому, что понятие «варварского языка» потребовало переосмысления. В 1548 г. (в один год с «Пандектами», процитированными выше) вышла в свет книга Теодора Библиандера (1505–1564) «Об общем принципе всех языков и письменностей», в которой деление языков на подчиняющиеся правилам грамматики и варварские подверглось решительной критике. За кратким обзором языков мира[29] следует комментарий: «Итак, мы перечислили практически все языки, которые когда-либо существовали после их разделения, произошедшего в Вавилоне: из них не только первые и как бы предки [остальных – М. С.] – еврейский, греческий и латинский – подчиняются определенным правилам, но и другие девять, которые обычно называют – как я полагаю, незаслуженно – варварскими. И не должно оставаться ни сомнения, ни неведения относительно того, что всякий язык может быть приведен к правилам разума и [грамматической] науки»[30]. Впрочем, эгалитаристские взгляды Библиандера на классификацию языков, как и его представления о единых основах всех религий, не получили широкого одобрения у современников (Christ-v. Wedel 2005, 45–55). Вопрос о статусе отдельных языков продолжал находить на протяжении XVI и XVII вв. различные и противоречившие друг другу решения (см. Formigari 2004, 83–94).

Как видно из этих наблюдений, строгая иерархия языков в XVI в. не оставалась непреложной догмой, однако продолжала влиять на образовательные приоритеты, интенсивность и регулярность обращения к тем или иным языкам в ученых трудах. Такое положение дел подкреплялось особой ролью некоторых языков для научных дисциплин, имевших университетский статус: латинского языка – для юриспруденции, латинского и греческого – для медицины, греческого и древнееврейского – для теологии. Однако географические открытия, религиозная реформация и подъем национального сознания, которыми была отмечена рассматриваемая эпоха, заметно повлияли как на расширение языкового горизонта европейцев, так и на переосмысление статуса