Немцы после войны. Как Западной Германии удалось преодолеть нацизм - Николай Анатольевич Власов Страница 35

Многих вообще перестала интересовать тема нацистских преступлений. И недавние противники нацизма, и недавние партайгеноссе оказались в одинаковых условиях — часто они совместно воровали уголь и стояли в очередях в надежде отоварить продовольственные карточки. Это создавало у многих ощущение общности судьбы, примиряло недавних противников. Более того, стремление победителей найти и наказать всех преступников вскоре стало вызывать раздражение не только у тех, кому действительно было чего опасаться, но и у людей с незапятнанной биографией. Такое же раздражение зачастую вызывали попытки начать дискуссию о войне и ответственности. Для тех, кто действовал в этом направлении, был придуман презрительный термин «покаянные немцы» (Sühnedeutsche). «Усталость и летаргия охватили широкие слои демократической общественности, — писал Уолтер Дорн летом 1946 г. — Исключительно распространена склонность забывать безрадостное прошлое, которая превращается порой в заговор молчания. Даже там, где есть антинацистские группы, можно слышать мнение, что следует повесить главных виновников, а всех остальных оставить в покое»[84]. «Тот, кто называет немцев соучастниками массовых преступлений, должен рассчитывать на то, что его никто не услышит», — утверждал в 1947 г. историк-медиевист Герд Телленбах[85].

И все же дискуссия началась. В том числе и потому, что представители германской общественной и культурной элиты возвращались из эмиграции — как внешней, так и внутренней. Они были готовы участвовать в преодолении коричневого прошлого и строить новую Германию. Проблема заключалась в том, что их было сравнительно немного и далеко не все соотечественники оказались готовы к ним прислушиваться.

Осенью 1945 г. в немецком обществе вспыхнул ожесточенный спор вокруг знаменитого писателя Томаса Манна, эмигрировавшего в 1930-е гг. в США. На открытое письмо с призывом вернуться и помочь в возрождении страны Манн откликнулся посланием «Почему я не возвращаюсь в Германию». В нем автор заявил, что верит в благополучное будущее страны, но в то же время сделал ряд весьма резких высказываний, фактически заклеймив всех немцев как заключивших общенародную «сделку с чертом» соучастников нацистских преступлений. Манн писал:

У меня такое чувство, что книги, которые вообще могли быть напечатаны в Германии с 1933 по 1945 год, решительно ничего не стоят и лучше их не брать в руки. От них неотделим запах позора и крови, их следовало бы скопом пустить в макулатуру. Непозволительно, невозможно было заниматься «культурой» в Германии, покуда кругом творилось то, о чем мы знаем. Это означало прикрашивать деградацию, украшать преступление. Одной из мук, которые мы терпели, было видеть, как немецкий дух, немецкое искусство неизменно покрывали самое настоящее изуверство и помогали ему… Дирижер, который, будучи послан Гитлером, исполнял Бетховена в Цюрихе, Париже или Будапеште, становился виновным в непристойнейшей лжи — под предлогом, что он музыкант и занимается музыкой и больше ничем. Но прежде всего ложью была эта музыка уже и дома. Как не запретили в Германии этих двенадцати лет бетховенского «Фиделио», оперу по самой природе своей предназначенную для праздника немецкого самоосвобождения? Это скандал, что ее не запретили, что ее ставили на высоком профессиональном уровне, что нашлись певцы, чтобы петь, музыканты, чтобы играть, публика, чтобы наслаждаться «Фиделио». Какая нужна была тупость, чтобы, слушая «Фиделио» в Германии Гиммлера, не закрыть лицо руками и не броситься вон из зала![86]

«Если бы немецкая интеллигенция, если бы все люди с именами и мировыми именами — врачи, музыканты, педагоги, писатели, художники — единодушно выступили тогда против этого позора, если бы они объявили всеобщую забастовку, многое произошло бы не так, как произошло», — утверждал Манн[87]. Великий писатель, как и многие до и после него, полагал возможным такой единодушный и синхронный протест в условиях, когда все способные его организовать структуры были разгромлены и подавлены. Это само по себе было иллюзией. И в любом случае большинство соотечественников Манна не были готовы всерьез воспринимать такую позицию и признавать за собой какую-либо вину. Более того, широко распространилось представление о том, что поражение и крушение нацистского государства делает неуместным сам вопрос об ответственности: немцы уже рассчитались за все.

В 1946 г. увидели свет два важных произведения, посвященных причинам и последствиям произошедшего с Германией. Первым стал трактат знаменитого философа Карла Ясперса «Вопрос о виновности». Подходя к заявленной на титульном листе проблеме, автор выделял, помимо уголовной, еще несколько видов вины: политическую (в том, что терпели преступный режим), моральную (вина в поддержке режима) и метафизическую (в бездействии при совершении преступлений). Ясперс признавал за немцами политическую вину («народ отвечает за свою государственность»[88]), а также моральную вину за всеми, кто «жил в маске», то есть любым способом сотрудничал с режимом и выполнял преступные приказы. «Мы все виноваты в том, что в духовных условиях немецкой жизни дана была возможность такого режима», — писал философ[89]. Эту вину необходимо признать, чтобы двигаться дальше: «Без пути очищения, идущего из глубинного сознания своей вины, немцу не добыть правды»[90].

Ясперс тогда смягчил острые углы. Пятнадцать лет спустя, в начале 1960-х, он выражался куда более прямо: «Все немцы несут ответственность за то, что Гитлер господствовал в Германии, и каждый виноват в том, что он раньше не сделал всего возможного, чтобы помешать этому»[91]; «виноват не Гитлер, а немцы, которые пошли за ним»[92]. Но то было уже другое время — время, когда многие западные немцы оказались готовы по меньшей мере спокойно обсуждать такие тезисы. В первые послевоенные годы до этого было еще далеко.

Гораздо более популярной, чем трактат Ясперса, стала небольшая книга «патриарха немецких историков» Фридриха Мейнеке «Германская катастрофа». Автор, которому в момент прихода нацистов к власти исполнилось уже 70 лет, пережил эпоху Третьего рейха во внутренней эмиграции. Он поддерживал контакты с консервативными противниками Гитлера, лично общался с ведущими фигурами заговора 20 июля. Вероятно, только преклонный возраст спас его от ареста. В своей книге историк рассуждал об общих причинах появления национал-социализма, видя в нем результат общественного развития индустриальной эпохи. Мейнеке не снимал с немцев ответственности за преступления режима, однако говорил о том, что приход Гитлера к власти вовсе не был роковой неизбежностью — следовательно, у Германии все еще сохраняется возможность выйти на правильный путь. Прекрасно понимая настроения своих сограждан, пожилой историк убеждал их: национал-социализм в принципе не нес в себе ничего хорошего, Гитлеру был безразличен немецкий народ, а оккупация