Турецкие войны России. Царская армия и балканские народы в XIX столетии - Виктор Валентинович Таки Страница 32

остальных частях Европейской Турции как численностью, так и воинственностью и систематически нарушали коммуникации русских войск во время войн 1806–1812 и 1828–1829 годов[380]. Сходным образом турецкие эмигранты из Сербии, осевшие вокруг Видина, отличались от остального мусульманского населения «зажиточностью, качеством вооружения и отвагой»[381]. Хотя видинские и делиорманские турки порой не признавали власть Порты, возможная выгода, которую могла извлечь вступающая в пределы Дунайской Болгарии армия из такой строптивости, не была сравнима с той опасностью, которую они могли составить для русских войск, находясь у них в тылу.

Как и в своем обозрении Дунайской Болгарии, составленном в 1841 году, Липранди отмечал, что значительное присутствие мусульман и других этнических групп негативным образом сказывалось на моральных качествах и политических настроениях дунайских болгар. Последние «большей частью напиваются допьяна, сварливы, ложны, всегда готовы к дерзкому неповиновению, к частному разбою, а не гайдучеству». Значительное присутствие мусульман оставляло дунайским болгарам гораздо меньше свободы вероисповедания, чем их единоверцам в других частях Европейской Турции. В то же время свобода торговли и относительно необременительные налоги примиряли дунайских болгар с несправедливостями османских аянов. Более того, разрушительные русско-турецкие войны, в ходе которых дунайским болгарам приходилось переселяться либо по приказу османских властей, либо по собственному почину, привели к тому, что «Болгаре этой Географической Болгарии не любят русских»[382].

Различие между «географической» и «этнографической» Болгарией составляло главную новизну «Краткого очерка» 1854 года в сравнении с современной Липранди географической литературой и даже его собственным описанием Дунайской Болгарии 1841 года. В то время как географическая Болгария была в некотором смысле неправильным названием, «этнографическая Болгария», располагавшаяся к югу от Балкан, была страной, которой недоставало настоящего имени. Липранди определял ее как перевернутый треугольник, основание которого составляли Тырново и София или даже Ниш, а вершина располагалась в районе Серреса в Македонии. По мнению Липранди, эта территория представляла собой «ядро народности [болгарской]», в котором болгары были в четыре раза многочисленнее своих соплеменников в Дунайской Болгарии, жили отдельно от турок и заставили их себя уважать посредством неоднократных восстаний. Турецкое население на этом пространстве, почти исключительно городское, не превышало 100 000 человек, в то время как «на западе и на юге встречаются целые округи, в которых редко можно встретить турка»[383].

В пределах «этнографической Болгарии» Липранди выделял Нагорную Болгарию с центром в Софии, Загорье с центром в Филиппополе и македонскую Болгарию с центром в Серресе[384]. Кроме того, значительное и часто преобладающее болгарское население проживало на южных склонах восточной части Балкан, в долине Марицы между Филиппополем и Адрианополем, а также к югу, в Македонии и Фессалии, где, по оценке Липранди, болгары были столь же многочисленны, как и греки. В результате Болгария представляется в описании Липранди в качестве растения, чьи ветви простираются к северу, югу и востоку от корня, находящегося в Нагорной Болгарии[385]. По его оценке, общее количество болгар превышало 5,5 миллиона и постоянно росло. Напротив, турецкое население постоянно сокращалось в результате внутреннего конфликта, охватившего Османскую империю в конце XVIII века, и постоянных эпидемий чумы, которая поражала османли гораздо чаще, чем их болгарских подданных[386].

Липранди утверждал, что, несмотря на пять столетий османского господства, население Нагорной Болгарии не утратило своих природных качеств и наслаждалось степенью свободы, которая была неизвестна другим христианам в Европейской Турции, включая и их соплеменников, проживавших вдоль Дуная к востоку. По мнению Липранди, эта свобода объяснялась ростом численности гайдуков, которые готовы были отомстить за обиды, нанесенные своим родственникам. В отличие от других авторов, которые ранее представляли гайдуков в качестве бесчеловечных бандитов, Липранди характеризовал их как защитников простого люда от всяческих несправедливостей со стороны турок или их греческих или армянских приспешников. Это качество отличало болгарских гайдуков от албанских, боснийских, сербских или греческих, которые, по мнению Липранди, мало чем отличались от бандитов с большой дороги[387]. Липранди полагал, что болгарских гайдуков было не менее 50 000, и называл их «народными представителями», составлявшими «вооруженную силу Болгарии, которая единственная могла быть использована для того, чтобы возбудить сочувствие и соединить народ»[388].

В то же время Липранди не преувеличивал готовность болгар к народному восстанию и отмечал, что «возбудить в Болгарах общее чувство к народности довольно трудно». В силу различия интересов болгар разных областей общим для них были лишь привязанность к семейной жизни, к хлебопашеству, к садоводству, к скотоводству и другим мирным занятиям[389]. Хотя в окрестностях Ниша, Софии и Филиппополя случались массовые восстания населения, эти движения были не столько свидетельством национального самосознания, сколько результатом сербских провокаций и угнетения со стороны местных пашей. За исключением нескольких известных гайдуков, болгары оставались пассивными наблюдателями национально-освободительной борьбы сербов и греков, в то время как быстро подавленное восстание в Тырново в 1838 году, возмущение в Шар-киой в 1839 году и Нишское восстание 1841 года оставались местными движениями против грабительства пашей, чьи участники провозглашали верность султану, «не помышляя об избавлении себя от ига иноверных»[390].

Липранди связывал зарождение национального чувства среди болгар с изменениями в их церковной организации, которая на протяжении столетий оставалась под контролем греков-фанариотов[391]. Грубые и невежественные болгарские приходские священники, зависимые от греческого епископата, не только не способствовали развитию национального сознания у своих прихожан, но, напротив, подавляли всякие поползновения к независимости[392]. Гораздо более положительно Липранди оценивал распространение народных школ, первая из которых была основана в Габрово в 1834 году болгарскими выходцами из России Н. С. Палаузовым и В. Е. Априловым. Однако вопрос о направленности образовательной политики оставался открытым в условиях борьбы русского, австрийского и западноевропейского влияний в болгарских землях. Хотя и Россия, и Австрия способствовали укреплению монархических идей среди болгар, последняя стремилась распространить католицизм, продолжая в этом смысле более ранние усилия папства, результатом которых стало значительное католическое население Пострумского округа[393].

Липранди также упоминал «утопические теории», распространявшиеся среди болгар французскими авторами Жирарденом, Ламартином, Бланки и Сиприеном Робером, а также проекты болгарской автономии наподобие Сербии и Дунайских княжеств, популярности которых способствовали британские авторы и путешественники Дэвид Уркварт, Адольф Слейд, Джеймс Генри Скен и Джейн Уэбб Лаудон. Он также отметил поездку чиновников французского посольства в Константинополе Эжена Лонжевиля и Жюля Бертеми в восточные области Болгарии, а также визиты их британских коллег в юго-западную Болгарию в 1853 году[394]. По мнению Липранди, «западная пропаганда» стремилась «рассорить [болгарский народ] с главой семейства» (то есть с русскими) и