100 великих криминальных драм XIX века - Марианна Юрьевна Сорвина Страница 19

О нем упоминал Н.Я. Эйдельман: «Петр Алексеевич Пален, «ферзь» подготавливаемой игры, пожилой (55 лет), крепкий, веселый человек, мастер выходить из самых запутанных, невозможных положений (о чем рассказывались разные истории еще до 11 марта 1801 г.), знаток той единственной для государственного человека науки, которую сам Пален назовет пфификологией (pfificologie) – от немецкого pfiffig, «пронырливый». Тьер полагал (зная «Записки Ланжерона»), что «Пален принадлежит к тем натурам, которые при регулярном режиме могли бы попасть в число великих граждан, но при режиме деспотическом делаются преступниками».

«Талейран, Фуше, Бернадот в одном лице», – заметит другой французский историк, А. Сорель». (Н.Я. Эйдельман. Грань веков). Вот так вот – преступниками, и не меньше. Думается, тут для сравнения не хватает еще фигуры Макиавелли, но и «ферзя» вполне достаточно: это была самая действующая и изворотливая из всех фигур заговора.

55-летний граф, генерал от кавалерии, один из ближайших приближенных Павла I, петербургский военный губернатор, а до этого правитель Рижского наместничества и первый генерал-губернатор Курляндии, ветеран русско-турецких войн – это все не то, это витрина, которой не передать характер этого человека. Какие причины толкнули его на государственное преступление?

Говорят, что отношение к нему Павла было неровным. Не мог Пален забыть и обиду, нанесенную Павлом в период рижского наместничества: речь идет о том, что вместо Павла, не явившегося в Ригу, его праздничный обед съели другие и заносчивый Павел выговаривал Палену за это. Но причина ли это, чтобы готовить убийство императора?

А дальше начались интриги. Именно Пален подговорил Павла I написать распоряжение об аресте его сына Александра Павловича и показал бумагу Александру, чтобы настроить против отца. Палену приписывают фразу, сказанную незадолго до убийства: «Помните, господа: чтобы полакомиться яичницей, надо прежде всего разбить яйца!»

Петр Пален был самым радикальным из всех заговорщиков и самым хитроумным. Он с самого начала предполагал, что придется пойти на убийство, но никому об этом не говорил. Даже Никите Панину – второму руководителю заговора. Единственный, кто с самого начала догадывался о злодейском плане Палена, был Николай Зубов – старший из трех братьев-заговорщиков.

Возможно, Петр Пален и дальше намеревался интриговать или даже управлять наследником Павла. Но холод, исходивший от этой фигуры, подозрения, которыми эта фигура была окружена, в конце концов привели к полной изоляции Палена. Никто не хотел видеть его при дворе и даже поблизости.

Заговорщики

Никита Панин, как многие другие, попал в опалу по воле императора Павла, у которого был вице-канцлером. Но именно поэтому лично Панин не участвовал в убийстве – просто не мог: он находился в изгнании в Дугине, своем родовом имении.

Воспитателем Никиты Панина был его дядя, тоже Никита Панин, известный дипломат. Он так же прошел через опалу, как и его брат. Два желчных, фанатичных в упорстве и обиженных властью человека сделали младшего Панина высокомерным и заносчивым с самого детства. Он тоже хотел стать дипломатом, но даже Екатерина II питала к нему недоверие и брезгливость. Чтобы он от нее отстал со своими просьбами, она направила Никиту губернатором в Гродно.

Против Павла I Никиту Панина настроило мировоззрение – он был оппонентом императора в вопросах внешней политики. Никита категорически возражал против союза с Францией и считал странами – союзницами России Англию и Австрию.

Уже упомянутые братья Зубовы стали самыми активными участниками убийства. Николай Зубов был владельцем орудия убийства – табакерки, которой Павлу проломили голову. Его брат Платон Зубов обрушил эту табакерку на голову императора. Он ненавидел Павла. Будучи последним фаворитом Екатерины II, Платон пользовался многими благами. Существует версия, что Платон часто дерзил великому князю в присутствии его матери. Так, за обедом Павел молчал, а Екатерина спросила о чем-то, каково его мнение.

– Я согласен с графом Зубовым, – машинально отвечал Павел, который, очевидно, даже не слышал, о чем речь.

– А разве я сказал какую-то глупость? – парировал Зубов.

Павел был задумчивым, странным, но совсем уж не дураком. Если такие сцены действительно случались, то дураком был сам Зубов: возможно ли, чтобы он открыто издевался над будущим императором? Это же все равно что рубить сук, на котором сидишь. Позднее так и вышло. Павел конфисковал его имения, изгнал за границу без права возвращаться. Платон вернулся в Россию нелегально, рискуя свободой. Но он жаждал мести. В конце концов, ему нечего было терять.

Роль третьего брата, Валериана Зубова, заключалась в другом: он должен был завербовать плац-адъютанта Михайловского замка Александра Аргамакова, чтобы заговорщикам проще было проникнуть в замок и опочивальню императора. Сам Валериан в замок не пошел из-за своей инвалидности.

Кроме лидеров в заговоре участвовали и другие: 23-летний князь Петр Волконский, 24-летний Николай Бороздин, 29-летний Павел Голенищев-Кутузов, 57-летний граф Семен Воронцов, 63-летний барон Ганс Эренфрид фон Дибич, 37-летний князь Владимир Яшвиль.

У них тоже были основания для смещения императора. К примеру, красавец Николай Бороздин по воле Павла отсидел шесть недель в крепости то ли за то, что хвастался, будто непременно станет флигель-адъютантом, то ли за то, что обворожительная княгиня Гагарина его полюбила. А Владимира Яшвиля Павел во время парада ударил палкой.

Еще одним членом этой компании был ганноверский масон из знатного рода Леонтий Беннигсен, активный сторонник отстранения Павла от власти и передачи власти его сыну.

В заговоре участвовали и такие экзотические фигуры, как 34-летний сербский дворянин Николай Депрерадович и 49-летний испанский барон Хосе Де Рибас. Практически у всех была одна и та же претензия: император обладал вспыльчивым и непоследовательным характером, поэтому ухитрился обидеть всех – либо бесконечными отстранениями и опалами, либо публичными оскорблениями и унижениями.

Павел, бедный Павел…

Так что же представляла собой жертва? Павел позднее рисовался нашими литераторами безобидным мистиком, меланхоликом, которому во снах