Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров Страница 16

кадров системы было ограниченнее, хуже по качеству, безыдейнее предыдущего. Смерть Сталина (тоже в своем роде «зубра») и расстрел Берии лишили АС внутреннего контрольного элемента, не позволявшего ей окончательно окуклиться и разложиться. Остался лишь внешний контроль (конфронтация с Западом). Все творческие элементы сосредоточились в ВПК, а система в целом начала быстро деградировать («механизм торможения»). Окончательный удар ей нанесла научно-техническая революция 1960-1970-х годов, справиться с которой у АС уже не было ни сил, ни настоящего стимула.

При всей спорности такого анализа он остается полезным для понимания и того, что собой представлял советский режим, ностальгия по которому сохраняется в российском обществе, и того, почему он рухнул, и того, какие элементы он оставил в наследие постсоветским режимам. Перед нами поучительная картина зарождения, триумфа и гибели большой социальной системы, в рамках и по законам которой существовала, не очень понимая, как и почему, большая часть ныне живущих россиян.

Леонид Фишман

Эпоха добродетелей.

После советской морали

М.: НЛО, 2022

Уральский философ Леонид Фишман ставит в своей новой книге вопрос ребром: почему позднесоветское общество, воспитывавшееся в возвышенной гуманистической традиции, так быстро и незаметно для себя породило/приняло «Великую криминальную революцию» 1990-х годов? Было ли это результатом непредвиденного действия внешних факторов или внутреннего развития советской морали? Известны альтернативные объяснения Льва Гудкова (об изначально злой и лукавой сущности советских людей-«двоемыслов», от которых другого и ожидать было нельзя) и Сергея Кара-Мурзы (о том, что наивных, но высокоморальных советских людей попросту цинично обманули). Автор, однако, замечает, что произошедшая в девяностых «социальная катастрофа не сопровождалась катастрофой моральной. Подавляющее большинство людей, если сходу и не вписались в рынок, то для перехода к новой жизни им, в общем, не пришлось переступать через себя». Причина в том, что никакого резкого перехода от одних нравственных и культурных ценностей к другим, им противоположным, не было. Изменение было органичным и последовательным, его-то механизм и следует попытаться вскрыть. И начать с большевистского проекта, реализованного в совершенно не подходящей для этого стране – слаборазвитой, крестьянской, бедной современной техникой, изолированной от Запада и его культуры… Этот проект по необходимости, что часто признавали и Ленин, и Сталин, «был обречен с самого начала стать проектом воспитательным, моральным, в широком смысле – культурным».

Чтобы создать в СССР современное индустриальное общество, следовало просветить вчерашних крестьян, дать им начала профессиональной и корпоративной этики, при этом увязав их с коммунистическим идеалом. Советская мораль, как и мораль всякого «большого общества» была создана как двухуровневая структура, включавшая базу и надстройку. Верхним ярусом стала этика справедливости, задающая общее представление об устройстве мира и принципах жизни в нем. Обычно этой сферой заведует религия, но современность дала доступ сюда и «гражданским религиям», то есть идеологиям. Итак, коммунистическая идеология прочно заняла место в советской морали. Основное же ее содержание образовала «база», то есть этика добродетели и героическая этика. Это «корпоративная этика, этика отношений между друзьями, членами семьи, локального сообщества». Героическая этика суть ее разновидность, пронизанная ценностями верности, чести, долга, самопожертвования и т. п. Иными словами, верхний уровень морали задает общую рамку, нижний предписывает конкретные правила поведения и примеры, на которые нужно равняться. Такое устройство советской морали было правильным и эффективным, но в послевоенный период оно стало разрушаться по целому ряду причин, которые в конечном счете и привели к распаду советского общества.

Во-первых, исчез героический пафос борьбы за строительство коммунизма, уступив место более спокойному и негероическому «строительству развитого социализма». Во-вторых, базовый потребительский набор, о котором можно было только мечтать в 1920-1940-х годах, постепенно расширился и стал стандартом, тогда как новой мечты, выходящей за пределы «всего того же, только вдвое больше и быстрее», у общества не появилось. В-третьих, государство сосредоточилось на внешнем удержании достигнутой стабильности, не посягая, как прежде, на сокровенные мысли и чаяния советских людей. Официальный дискурс выродился в официозный, пустой ритуал, которому больше не придавали сакрального значения. Все это привело к тому, что верхний, коммунистический уровень советской морали стал исчезать. В его отсутствие этика добродетели и героическая этика перестали играть подчиненную роль и стали самоценными. Увы, сами по себе, без верхней ценностной рамки, они «оказываются способными служить каким угодно общностям и самым разным целям». Храбрец с благородной целью-это солдат Отечества, без нее-бандит и пират. Умник с благородной целью-благодетель человечества, без нее-злой гений, и т. д. В рамках «большого общества» этика добродетели не существует в одиночестве, «ей указывает место универсальная религия или идеология». При ее исчезновении такое общество просто не может эффективно функционировать-и обречено на крах или, по крайней мере, упадок. Что в итоге и произошло с советским обществом, констатирует автор.

Освободившись от надоевшего гнета советской идеологии, «миллионы хороших, честных, отнюдь не злых, часто благородных и самоотверженных, романтичных, чтущих верность и дружбу людей» сформировали «холодное и унылое общество сограждан, не доверяющих ни „дальнему“, ни государству-нисколько не изменив при этом ценностям, почерпнутым в детстве из правильных книг». Сами эти ценности не только не могли стать преградой моральному коллапсу, «но и в немалой степени ему способствовали». Коллапс и оказался во многом результатом реализации этих прекрасных (никакого отношения не имевших к коммунизму) ценностей! Если говорить о роли новых для нас «западных», капиталистических и прочих чужих ценностей, то они в лучшем случае сработали в качестве «закваски», упавшей «на питательную почву советских разновидностей этики добродетели». Великая криминальная революция питалась «энергией разрушения советского ценностного ядра», без которого игравшие служебную роль этические принципы низшего уровня вдруг вырвались на волю, но «без царя в голове». Наше «общество аварийно переключилось на регуляцию периферийными и вспомогательными ценностями, что и закрепилось как новая норма». Восторжествовала партикуляристская мораль племенного типа, где морально все, что делается для «своих» (семьи, друзей, команды, предприятия, бизнеса, мафии и т. д.) и аморально – все, что делается против них. Как выяснилось, итак тоже можно жить! Увы, жить так довольно неуютно-чего-то большого, важного, возвышающего и объединяющего не хватает…

Это понимают и наверху, и внизу. Отсюда периодические поиски «национальной идеи» и всяческих «скреп». Поиски неудачные, ибо предлагаемые ценности и императивы, с одной стороны, оторваны от повседневных проблем и принципов, с другой – не дотягивают до уровня по-настоящему универсальных ценностей. Это все варианты очень «средние» – и поэтому не трогающие душу людей, не дающие им успокоения и вдохновения, зато повторяющие худшие образцы советских официозных документов времен «застоя». В результате, по мнению Фишмана, «символический переход от либерально-рыночной к державно-патриотической риторике лишь укрепил корпоративную, ренто-сословную