Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров Страница 17

структуру общества», благодаря которой «продолжают господствовать локальные ценности добродетели в виде конкурентного индивидуализма, реализуемого внутри корпоративно-сословных сообществ». Такой дефицит универсальных ценностей точно соответствует разобщенному, сложносочиненному «ренто-сословному» характеру общества, которое «так и не выработало моральной альтернативы интересам» тех, кто пришел власти в результате драматических «лихих девяностых». Регулярные обострения направляемого сверху вялотекущего процесса поиска универсалий приводят к тому, что за них пытаются выдать разновидности локальных ценностей – православие, семью, патриотизм. Этого, естественно, не хватает, и на помощь приходят «настойчивые попытки легитимации советским». Идет символическое присвоение высших достижений СССР-при полном замалчивании идеологических ценностей, лежавших в основе этих успехов. Это и неудивительно: ведь утраченные «советские ценности большого общества прямо противоречат доминирующей рентно-сословной модели», на защите которой нерушимо стоят наши верхи.

Николай Леонов

Лихолетье. Последние операции советской разведки

М.: Международные отношения, 1994[8]

Мемуары одного из руководителей советской внешней разведки Николая Леонова интересны рядом важных деталей, высвечивающих скорбный путь СССР к своей гибели. Этот путь, по мнению Леонова, начался задолго до 1991 г. и был вызван не внешними, а прежде всего внутренними причинами. Таким образом, вопреки риску «профдеформации», заставляющей разведчика во всей бедах и неудачах своей Родины усматривать происки внешнего врага, Леонов обращает внимание в первую очередь на неэффективность самой системы власти в позднем СССР. Вероятно, причин тому несколько. Во-первых, имея возможность сравнивать жизнь «там» и «тут», можно было довольно быстро понять, что выбранный путь завел Россию не туда. Во-вторых, в разведке Леонов занимался не только оперативной работой, но и аналитикой (в том числе долгое время руководил аналитическим управлением внешней разведки и короткое – аналогичным органом всего КГБ СССР). В-третьих, свою молодость автор связал с Латинской Америкой – «пылающим континентом» – и имел возможность сравнивать революционный дух, мораль, пассионарность элит Кубы, Никарагуа и др. с тем, что собой представляли позднесоветские элиты. В общем, перед нами – более чем критичный взгляд на вещи! Тем и ценен.

С советской партократией Леонов непосредственно столкнулся еще в 1960-х годах, работая переводчиком у Хрущева и Микояна на встречах с Фиделем Кастро. И сразу почувствовал, что смотреть на наших вождей «было и горько, и смешно, настолько не вязался их реальный облик с внешним парадно-выходным образом». Но дальше стало только хуже: в лице Хрущева, считает разведчик, СССР «потерял последнего сколько-нибудь самобытного политического руководителя (Андропов не в счет)». Ведь, несмотря на все свои чудачества, «Хрущев был последним, кто сформулировал нашу национальную цель. Пусть она звучала наивно: „Догоним Америку по производству молока и мяса!“, но все последующие администрации были просто незрячими. Ослепшая партия вела, не зная куда, слепой народ». Неслучайно «первое, что поспешили убрать люди, свергшие Хрущева, были не посевы кукурузы, а именно это положение об ограничении времени пребывания у власти» (тремя выборными сроками, как требовал Хрущев). Никто, кроме него, не посмел замахнуться на персональные машины, на государственные дачи вождей. Своей отставкой Хрущев, полагает Леонов, заплатил за Карибский кризис-«зато, что подверг смертельной опасности благополучное существование кремлевской олигархии своими „новациями“». Пришедшая ему на смену геронтократия не столько управляла страной, сколько обеспечивала себе спокойную жизнь, игнорируя реальные проблемы и угрозы.

Например, «хотя ЦК партии и считался „вдохновителем и организатором всех наших побед“, разведку он явно ни на что не вдохновлял и не организовывал. Старая площадь давала только согласие на то, о чем мы просили или что предлагали. Отказы были весьма редки». Диагноз позднесоветской системе управления автор ставит такой: «вся огромная страна на глазах расщеплялась на удельные владения – ведомства, и они имели только свои местнические интересы. СССР становился чем-то вроде апельсина… Сними кожуру-и представал перед глазами в виде долек, каждая из которых была либо ведомством, либо союзной республикой». Расщепление единой государственной воли особенно ускорилось при Брежневе, особенно после его инфаркта в 1975 г. Этот год Леонов считает «кульминационной точкой развития советского государства», после которой началась его агония. В этот период «Политбюро ЦК КПСС потеряло роль совещательного органа при единовластном вожде… При Брежневе оно превратилось в классический олигархический орган, каждый член которого все больше заботился о своих интересах. Даже персональный состав политбюро свидетельствовал о деградации государства». В политбюро теперь заседали те, кто тратил деньги, но не было тех, кто должен их зарабатывать. «Руководство поворачивалось спиной к экономике страны. Ее перепоручали секретарям ЦК, а те, в свою очередь, норовили ускользнуть». Прогрессирующая экономическая слабость резко ограничивала возможности страны проводить эффективную внешнюю политику. Да Москва, в общем-то, и «не имела стратегически ориентированной, разработанной, обеспеченной людскими и материально-техническими ресурсами политики в Латинской Америке, как и вообще в странах „третьего мира“».

Другими факторами ослабления СССР стали некомпетентность и безволие брежневского Политбюро. Скажем, «наша система информационного обслуживания советского руководства по вопросам внешней политики была безнадежно устаревшей». Объемы поступавшей ежедневно на доклад руководству внешнеполитической информации становились огромными, не менее 300–400 страниц. «Не только переварить, но даже просто прочитать такой объем нашим геронтократам было явно не под силу… Дело кончилось тем, что телеграфную информацию перелопачивали помощники и они же нередко устно пересказывали ее содержание своим шефам. Все фильтрующие этапы, вплоть до помощников, были озабочены тем, чтобы на глаза шефов не попала тревожная, критическая информация». Стареющие вожди абстрагировались от реалий меняющегося мира, ставя целью просто ничего не менять, пока все еще как-то держится. Поэтому и «никто в реальности не хотел внедрения современных информационных систем, ибо культура их использования связана с необходимостью введения в банки данных точных, проверенных, четко сформулированных сведений… Объективная информация вынуждает руководителя принимать вполне определенное решение, не оставляет места для волюнтаризма… Главное, что отбрасывало информационное обслуживание правительства назад, состояло в отсутствии реального интереса у тогдашнего руководства страны, предпочитавшего ограничиваться общими оценками». В таких условиях разведка, «не имея четко поставленной государством задачи, сама разрабатывала программу своих действий, ориентируясь в общем на потребности страны».

Не менее жесткие оценки Леонов дает и другим важным элементам советской системы. Армию все носили на руках, «милости превосходили разумные нормы. СССР за годы своего существования наплодил больше маршалов, чем все страны мира за свою историю». При этом «высшее военное руководство активно участвовало в политических интригах». Да и сами генеральные секретари скрепляли «пакт военно-бюрократических сил». Так, ЦК и военные благожелательно относились к расширению фронта сотрудничества со странами «третьего мира». Однако особого смысла в этом уже не было: «возможности не соответствовали нашим амбициям. Активность носила какой-то автоматический, инерционный характер. Мы походили на армию, наступление которой выдохлось». Реальную цену этому пакту