Турецкие войны России. Царская армия и балканские народы в XIX столетии - Виктор Валентинович Таки Страница 14

крепостей. Чтобы не ослаблять основную армию выделением отрядов для охраны захваченных крепостей, Ланжерон предлагал «переместить в Россию всех их турецких обитателей», оставив в то же время болгар на своих местах[161]. Это предложение представляло собой прямую противоположность политике, проводившейся российским командованием во время войны 1806–1812 годов. Во время этой войны турецкому населению захваченных крепостей, как правило, позволяли уйти в Румелию, в то время как отвод русских войск через Дунай на север сопровождался эмиграцией болгарских жителей городов и деревень в Валахию, Молдавию и Бессарабию.

В основном военные советники Александра I и Николая I продолжали описывать население Европейской Турции в самых общих терминах, сколько-нибудь систематически выделяя в нем лишь мусульман, или «турков», и христиан. Однако в этот период появляются и элементы более детального подхода, при котором в рамках этих двух больших конфессиональных категорий выделялись и различные этнические группы. В частности, Ланжерон выделял некрасовцев, донских казаков-старообрядцев, которые ушли в Османскую империю в XVIII веке. По мнению Ланжерона, некрасовцы были наиболее «заклятыми и жестокими» врагами России и потому их большое селение Дунавец в дельте Дуная необходимо было предать огню, уничтожив его жителей[162]. В свою очередь Сухтелен советовал обращать особое внимание на недавних выходцев из России, а именно крымских татар и запорожских казаков, которые также проживали в низовьях Дуная. Российское командование должно было «стараться привлечь их, обещая покровительство и всякие выгоды и соглашаясь даже дозволить им перейти на левый берег Дуная»[163].

Военный разведчик штаба 2‑й армии полковник И. П. Липранди также советовал привлечь запорожцев и некрасовцев на сторону России. Липранди отметил недавнее ослабление обеих групп в результате переселения части некрасовцев на берег Мраморного моря в ходе войны 1806–1812 годов, а также участия как некрасовцев, так и запорожцев в борьбе с греческими повстанцами. Для того чтобы пополнить свои ряды, некрасовцы и запорожцы начали принимать беглых крепостных и дезертиров из русской армии. Липранди полагал возможным воспрепятствовать содействию туркам со стороны этих элементов, «если при переходе наших войск обласкать их, оставить беглецов и военных дезертиров без наказания [и] сохранить (хотя до времени) их варварские права»[164]. Липранди отмечал и перемену в отношении болгар, которые «стали уже не столь дики, как прежде», в то время как их «предубеждение против правительства нашего изглаживается». Русский военный разведчик утверждал, что «при соблюдении дисциплины в наших войсках, [болгары] не только не оставят жилищ своих, но даже будут содействовать успехам оружия нашего»[165].

Временное возобновление дипломатических отношений между Россией и Турцией после подписания Аккерманской конвенции в сентябре 1826 года сопровождалось назначением А. И. Рибопьера русским посланником в Константинополе. Наряду с дипломатами российское Министерство иностранных дел направило в османскую столицу и военную миссию, которую возглавлял уже упоминавшийся полковник Ф. Ф. Берг и которая включала капитана П. А. Тучкова, лейтенанта А. О. Дюгамеля и младшего лейтенанта А. И. Веригина[166]. Их задачей был сбор военно-статистической информации об Османской империи на случай войны. Наряду c вопросами чисто военной разведки глава Генерального штаба Николая I И. И. Дибич поручил Бергу выяснить, в какой степени можно было ожидать «противного нам усердия» в случае войны, а также определить настроения христианских жителей северных частей Европейской Турции и ресурсы, которыми они располагали[167]. Зимой 1826–1827 годов члены миссии Берга провели съемку дорог в Румелии, предоставив тем самым российскому командованию важную информацию относительно возможных путей наступления[168]. Донесения Берга также включали и замечания относительно общего состояния Османской империи, которые несомненно способствовали формированию у Николая I представления о южном соседе, которое сохранится до конца его царствования.

Берг критически относился к уничтожению янычарского корпуса и к военным реформам Махмуда II в целом[169]. В своих донесениях вице-канцлеру К. В. Нессельроде он писал о «всеобщем ужасе», который вызвало это «Счастливое событие», и отмечал уклончивость, с которой турки отвечали на все вопросы, связанные с янычарами, даже имя которых османским подданным было запрещено упоминать[170]. Тем не менее Берг признавал, что общественное мнение в Турции претерпело значительные изменения со времени революций, которыми было отмечено царствование Селима III (1789–1807). Если первая попытка создания армии европейского образца стоила этому султану жизни, теперь турки демонстрировали готовность поддержать новую армию, ревностно создаваемую Портой, и «видят спасение в том, что двадцать лет назад они упорно отвергали»[171].

В то же время Берга не впечатлили первые шаги Махмуда II в деле создания новой армии. Русский военный агент отмечал, что «потребуется два или три поколения прежде, чем новые турецкие войска освоят ученые комбинации и принципы большой стратегии»[172]. Берг полагал, что в нынешней ситуации османам придется «искать спасения в умелой обороне крепостей»[173]. Принимая во внимание эту особенность турецкой военной стратегии, Россия должна была избрать стратегию решительного наступления. Поскольку османы будут «избегать генеральных сражений и прибегнут к малой войне», российское командование должно было «задействовать массу войск достаточную для обеспечения успеха по всем направлениям, без того, однако, чтобы концентрировать эту массу войск в одном месте ввиду неизбежных в таком случае трудностей снабжения»[174].

Как и некоторые другие современные ему наблюдатели, Берг признавал «упорство, настойчивость и глубокое знание своей страны», которые проявили Махмуд II и его правительство в деле расформирования янычарского корпуса. В то же время русский военный агент отмечал, что организация новой армии была гораздо более трудным делом в силу ряда причин. Во-первых, такая армия не могла приобрести постоянной организации до тех пор, пока гражданская администрации и финансы оставались в их нынешнем состоянии, и до осуществления полномасштабной реформы всех отраслей управления[175]. Выполнение этой задачи требовало продолжительного периода мира, который можно было обеспечить только ценой больших жертв со стороны правительства. Далее, в своей начальной стадии реформы Махмуда II предполагали разрушение «всего, что составляло силу его подданных». Берг считал, что у янычар «был национальный характер» и при всех своих недостатках они были способны быстро оправляться после понесенного поражения. Напротив, одно-единственное поражение могло положить конец новому войску султана и тем самым на несколько лет отдать его империю «на милость комбинаций европейской политики»[176].

Берг также отметил достаточно неосмотрительное решение Махмуда II ввести всеобщий набор для мусульманского населения сразу же после уничтожения янычаров, который «спровоцировал недовольство и довел людей до отчаяния». В отсутствие переписи местные власти были не способны осуществлять этот набор упорядоченным образом. В результате изначальный призыв султана добровольно вступать в новые