Кто такая Даша? - Нина Резун Страница 25

Пьер заметил мою нервозность и резко убрал руку.

– Excusez-moi, Léra. Évidemment, je ne suis pas au courant. M. Khramtsov et vous… ensemble?

– Oh, non. Il n’est que mon chef .

– Что сие значит? – стараясь сохранять спокойствие, спросил Храмцов.

Я была не в силах что-либо придумать и сказала правду:

– Месье Дюпон хотел, чтобы я завтра тоже была переводчиком.

– Ты ему сказала, что это невозможно? – резко спросил Храмцов. – У тебя полно работы в офисе.

– Да, конечно. Так я и сказала.

После этого Роман Викторович обратился ко всем присутствующим, призывая взять бокалы и снова поднять их за удачную сделку. Я была рада, что мой диалог с Пьером закончился, и я снова стала переводчиком на деловой встрече, а не случайной знакомой, к которой он проявил интерес.

Когда мы уходили из ресторана, Пьер в очередной раз выразил восторг моему французскому и добавил:

– Tenez, – он нырнул рукой в свой пиджак, вынул оттуда визитную карточку. – Valérie? Votre nom complet?

– Oui, c'est vrai.

– C'est un très beau nom. Comme vous.

– Merci.

Пьер улыбнулся, и я снова была готова провалиться сквозь землю, потому что Храмцов следил за нами своим недобрым взглядом.

– C'est ma carte de visite. Si vous êtes en France, appelez -moi. Je vais vous montrer Paris. Et la Provence, si vous le souhaitez.

– Merci..

Я протянула руку и приняла визитку. А сама думала, как объясню шефу очередной жест месье Дюпона.

– Месье Дюпон дал мне свою визитку на тот случай, если я вдруг буду во Франции и заблужусь. Он обещает вывести меня на любую дорогу.

Я улыбнулась Роману Викторовичу, расценивая свои слова как шутку и надеясь, что он воспримет их именно так. Но шеф не оценил юмор и, натянуто улыбнувшись Пьеру, пожал ему на прощание руку.

На обратной дороге Храмцов сел на переднее сидение, а Дмитрий Юрьевич рядом со мной. Мужчина выпил больше всех и был порядком хмельным. Всю дорогу он твердил, что нужно было заказать водку, с нее бы он не был таким пьяным, голова шальной, а желудок буйным. Я надеялась, что его буйство никак не отразится на мне, и мечтала, чтобы Новицкого быстрее довезли до дома.

Храмцов всю дорогу был раздраженным, и на аккуратный вопрос Артема, как все прошло, ответил резко: «Отлично», но своим поведением показывал обратное. Он разъяренно теребил свой галстук, который как будто бы стал ему давить, и я боялась услышать хруст его осыпающихся зубов – так сильно он их сжимал. И когда Дмитрий Юрьевич в очередной раз заговорил о своем желудке, Роман Викторович грубо оборвал его причитания, заявив, что по уши сыт его нытьем.

Я не вполне понимала, что с ним произошло. Сделка прошла успешно, контракт на несколько миллионов рублей был подписан, к реализации проекта собирались приступить в ближайшие дни, и причин для злости я не находила.

Не мог же он быть так взбешен тем, что я вела диалог с французом? Ерунда. Что в этом такого? Или мне было положено молчать? Не подозревает же он меня, что я вела нечестную игру и выдала французской стороне какую-нибудь конфиденциальную информацию? Ведь проверить это невозможно. Из-за этого он так раздражен?

Ах, Господи, скорее бы оказаться дома и не видеть этого немого негодования.

Дмитрия Юрьевича отвезли первого, затем поехали ко мне.

Я рассчитывала, что Роман Викторович останется в машине и поедет дальше, но он вышел вместе со мной и, бросив Артему, чтобы он дождался его, приказным тоном сказал мне: «Пошли» и первым зашагал к дому.

У меня были «эти дни», о чем Храмцов безусловно знал, и чем был вызван его визит можно было только догадываться. Но по напряжению, царившему в лифте, предстоящее свидание не сулило ничего хорошего.

В квартире он с раздражением сорвал свой галстук и бросил его на пол.

– Иди в душ! – приказал он, следуя к холодильнику.

– Роман Викторович, у меня же… – замирая в пороге комнаты, начала я.

– Ты меня не поняла?! – перебил он. – Я сказал, иди в душ.

Он достал из холодильника бутылку с виски, плеснул себе в стакан, который вынул из шкафа рядом, и залпом осушил его. А потом посмотрел на меня и его взгляд как будто сказал: «Ты еще здесь?!»

Я больше не стала напоминать ему о своих днях и покорно засеменила в ванную.

Минут через пять пришел он. Голый и пошатывающийся. Виски быстро добрались до его сознания, но, если он искал в них успокоение, он его не получил.

Он зашел в душевую кабину, и я уступила ему место под лейкой. Я не смотрела на него и пыталась понять, что будет дальше. Сердце бешено забилось в дурном предчувствии.

И вдруг он прижался ко мне сзади и стал грубо мять мою грудь, а другой рукой теребить клитор, не особо заботясь о нежности. А его губы – или скорее зубы – грызли мое плечо. Храмцова качало, и чтобы мы не упали, я уперлась руками в стекло. Мне не нравились его ласки, и навряд ли я вообще могла их так назвать. Это не походило на все, что было раньше, кроме разве что первого случая, и делалось скорее для собственного возбуждения, нежели для моего удовольствия.

После того, как его пенис напрягся до предела, Храмцов резко вошел в меня. От неожиданности я вскрикнула и закусила губу, боясь, что кроме крика из моего рта вырвется и болезненный рев. Слезы брызнули из моих глаз, и я крепко сжала глаза, чтобы удержать их и не показать свою боль.

Он перестал теребить мой клитор и грудь, обхватил меня за бедра и стал резко и быстро двигаться. Мое не согретое лаской его рук тело противилось этой грубости и отказывалось расслабиться. Мне было больно, и я мечтала только об одном. Чтобы это поскорее закончилось, и он оставил меня в покое.

Я слышала его раздраженный рык позади себя, его учащенное дыхание, запах алкоголя, и мне казалось, он заполонил не только меня, но и все пространство вокруг, вдавливая меня в стены кабины и пытаясь стереть в порошок. Я кусала свои губы и сотрясалась грудью, из последних сил сдерживая рвущийся из горла плач.

Я не видела его лица и говорила себе, что это не он. Он не может быть таким грубым и жестоким. Только не со мной. Я ведь ничем