Королевы и монстры. Яд - Джей Ти Джессинжер Страница 48

С поправкой на математику. Но это не считается, потому что математика – какая-то ерунда.

Кейдж посмеивается, прижимает меня к груди и опускает голову, чтобы коснуться своими губами моих.

– Он даже вполовину не такой рабочий, как твой рот.

– Ой, очень смешно. Теперь ты у нас комик.

Он вновь нежно меня целует, а потом говорит:

– Скоро вернусь.

Еще один повод для сердечного приступа. За две секунды мой пульс разгоняется втрое.

– Что? Куда ты идешь?

– Домой.

– Ты уже возвращаешься в Нью-Йорк?

Моя паника по поводу его возможного отъезда явно забавляет Кейджа, и он поясняет:

– Мой дом по соседству. Там есть чистая одежда. Не хотелось бы надевать рубашку, в которой я вернулся, а собирать вещи некогда было.

Мое облегчение омрачает подозрение. Я с недоумением щурюсь.

– Ты приехал сюда сразу после перестрелки?

– Да.

– Это было запланировано?

– Нет.

Я щурюсь еще сильнее.

– То есть ты, раненый, истекающий кровью, без вещей, решил пролететь через полстраны, чтобы добраться сюда. И увидеть меня.

Он снова берет мое лицо в руки и пристально смотрит в него, чтобы я увидела все. Всю его тоску, всю его жажду… все темные желания.

– Люди возвращаются домой, чтобы почувствовать себя лучше, – говорит он.

– Но твой дом в Нью-Йорке.

– Дом может быть и человеком. И для меня это – ты.

У меня на глаза наворачиваются слезы. Я несколько раз прерывисто вздыхаю, прежде чем начать говорить, но даже после этого мой голос звучит сдавленно.

– Если узнаю, что ты это где-то вычитал, башку тебе отстрелю.

Его глаза весело блестят, и он целует меня.

После этого я медленно выдыхаю и утираю слезы.

– Но тебе не нужно идти в соседний дом. У меня есть для тебя одежда.

Кейдж вскидывает бровь.

– Хочешь поглядеть на меня в одном из своих платьев? А еще говоришь, что не извращенка.

– Нет! Просто у меня уже есть для тебя мужские вещи. Большого размера. Я купила все в 3XL. – Я с сомнением окидываю взглядом огромную ширь его плеч. – Хотя теперь не уверена, что они налезут.

Кейдж хмурится.

– Ты купила мне одежду?

Он выглядит таким пораженным, что я смущаюсь. Надеюсь, в его мачо-сознании я не переступила грань. Вдруг он решит, что я хочу стать его мамочкой или как-то его оскорбить? Если задуматься, то, может, это действительно была не лучшая идея.

Глядя себе под ноги, я бормочу:

– Ну да… Типа пару толстовок. И носков, и футболок. То, что можно надеть, не знаю, после душа. Или перед сном. Чтобы чувствовать себя комфортно. Чтобы у тебя были свои вещи, если вдруг решишь остаться на ночь…

Я растерянно замолкаю, потому что не знаю, что еще сказать: со стороны это звучит ужасно глупо.

Кейдж приподнимает мой подбородок костяшками пальцев. Когда наши взгляды встречаются, в его глазах я вижу практически экстаз.

– Ты купила мне одежду.

Он говорит это абсолютно восторженным тоном, с таким удивлением и благоговением, как просветленный бы сказал: «Бог есть, и я его видел!»

– Да.

– На свои собственные деньги.

– А на чьи, если не на свои?

– То есть они были не из траста. Ты пока ничего не снимала. Значит, это должны быть твои деньги. Которые ты заработала. Сама.

Я изучаю выражение его лица.

– Я так понимаю, тебе не очень часто вручали подарки.

– Никто ничего не покупал мне с тех пор, как умерли родители.

– Серьезно? Даже твои сестры? На день рождения или типа того?

Я мгновенно понимаю, что сестры – эта не та тема, которую стоит поднимать. Его взгляд становится далеким, черты ожесточаются, руки опускаются вдоль тела.

А потом он разворачивается к раковине и безжизненным тоном произносит:

– Ирландцы их тоже убили. Когда узнали, что я сделал, в отместку они забрали сестер.

Несколько мгновений он молчит.

– Моим родителям повезло больше. Прежде чем застрелить, сестер несколько дней насиловали и пытали. А потом их, голых и изуродованных, бросили на пороге нашего дома. – Его голос глохнет. – Саше было тринадцать. Марии десять.

Я зажимаю рот обеими руками.

– Толстый конверт с фотографиями того, что с ними творили перед убийством, тоже оставили. Это заняло у меня несколько лет, но я нашел всех мужчин на фотографиях.

Ему не надо объяснять, что он с ними сделал, когда нашел. Я уже знаю.

Меня мутит, но я опускаю дрожащую руку Кейджу на плечо. Он выдыхает, а потом поворачивается и крепко прижимает меня к груди, стискивая меня в настоящих медвежьих объятиях, как будто никогда не хочет отпускать.

– Извини, – шепчет он. – Не стоило рассказывать. Тебе не обязательно знать про эту грязь.

– Я рада, что рассказал. Ты не должен носить это в себе.

От этих слов его грудь едва заметно сотрясается. Он громко сглатывает, прижимается лицом к моей шее и стискивает меня крепче.

Его называют Жнецом из-за всех тех ужасных вещей, что он совершил, но Кейдж всего лишь человек, как и все остальные. Он скорбит, его можно ранить. Он сделан из плоти и крови.

Кейдж был одинок с самого детства, и его не поддерживало ничего, кроме жутких воспоминаний. Воспоминаний, которые превратили его из маленького мальчика в миф, пока он продвигался все выше и выше в организации, известной своей беспощадностью. Пока не оказался на самом верху.

Но весь его успех был результатом того, что случилось с его семьей.

Жестокость – его визитная карточка, кровопролитие – его ремесло, но самой сутью этого человека является месть.

Он сказал, что собирает долги, но только теперь я понимаю, что это действительно значит. Долгом является сам факт их существования. Когда я вздрагиваю, он отстраняется и смотрит на меня – по-настоящему смотрит на меня, глаза в глаза. Что-то обреченное есть в этом взгляде. Что-то отчаянное. Как будто Кейдж боится услышать, что я скажу ему «прощай».

Однако кроличья нора оказалась слишком глубока… Я не смогла бы вернуться к старой жизни, даже если бы захотела. А я не хочу.

Понятия не имею, в каком мрачном углу дремала эта темная часть моей души, где она так долго спала, но история Кейджа пробудила нечто жесткое и суровое в самом моем сердце. Некое создание, верящее, что справедливая развязка стоит любых мер, даже самых кровавых. Во мне поднимает голову огнедышащий дракон, хищно распахивая прежде сомкнутые веки.

Дракон говорит:

– Меня не волнует твое прошлое и что ты