Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 80

А значит, надобно нам на север — и выйти к реке. А там уж она домой доведет…

Устя подняла голову. Посмотрела на звезды.

Север?

Ага, ей — туда. И Устя, не обращая внимания на шум и крики за спиной, поспешила к реке. Пусть наемники сами с медведем договариваются. А у нее свои дела.

* * *

— Птичка в клетке?

— Да, боярин.

Истерман, строго говоря, боярином не был, но что там наемнику? Авось, язык и не отвалится, почествовать? Ему и ничего, а боярину приятно.

— Передай главному, — Истерман достал из кармана кошель, в котором звенело серебро. — Завтра остаток отдам, как приеду.

— Хорошо, боярин. Будет, как скажешь.

— Что девка?

— Спит. Мы ей зелье заморское дали, на платок капнули, да и к морде прижали. Она и спит…

— Понятно. Не тискали, не лапали?

— Пока нет, боярин. Ты ж сказал…

— Я от своего слова не отказываюсь. Все, передай Хорю, к полудню будем.

Наемник поклонился — и убрался восвояси.

Истерман довольно потер руки.

Все складывается, как нельзя лучше. Уже завтра Фёдору будет наплевать на заносчивую девку. Может, дня три потешится. А потом…

У всех девок между ног одно и то же, Руди знает. И одна не лучше другой. Чего ради них рисковать? Чего себя переламывать? Поиграет Феденька, да и кинет ее…

Может, потом и Руди испробует, что останется. Видно будет.

Что ж.

Завтра, к полудню…

* * *

Медведь потешился на славу.

Два человека, три лошади. И злобный, как хорек, Хорь, который обнаружил, что птичка улетела.

Ни бабы, ни веревки.

По лесу неслись такие ругательства, что листья с деревьев опадали. Впрочем, кроме листьев никто и не реагировал.

Устинья уже была достаточно далеко и не слышала, наемники, хоть и были рядом, и не такое слыхивали. А медведь…

А медведь был доволен и счастлив.

Он и с собой мясо унес, и знал, что большая куча мяса осталась в лесу. И он завтра еще за ней придет. Мелкие хищники столько не слопают,не унесут, ему еще останется мно-ого…

Он наестся, и уляжется спать. И будет крепко спать, до весны.

Зов не обманул.

Хороший зов, правильный.

Медведь его запомнил. Случись что он снова придет. Мясо — тоже хорошо. Правильно.

И медведь с удовольствием заглотил кусок конины.

* * *

Устя вышла к Ладоге достаточно быстро. И едва не расплакалась от облегчения.

Да, река, пока еще не город. Но — государыня Ладога! Широкая, раздольная, свинцово-серая в ночной темноте. А еще… холодно!

В лесу тоже не радостно, но рядом с рекой и вовсе грустно. От нее влага, сырость, промозглость…

Так что Устя кое-как спустилась к воде, благо, берег был пологий, и от души напилась. Потом съела хлеб и еще попила воды.

И спокойно пошла вдоль берега, по траве, вниз по течению. Рано или поздно она выйдет к городу. Искать ее?

Может, и будут. Да кому в голову придет, что она так поступит?

Что бабе положено?

Правильно, с воплем ужаса по лесу метаться, пока ее не сожрет кто. Или разбойники не найдут.

Вот и ладно. Пусть кто хочет, тот и бегает, а ей некогда.

Ей домой пора, там, небось, маменька себе места не находит.

Устя крепко сжимала нож, и шла домой.

Она не задумывалась о том, что хорошо видит в темноте. Ее не удивляло, что она никого не встретила на своем пути, ни птиц, ни зверей. Да что там!

Ночные бабочки — и те к ней не подлетали.

Внутри ровно и спокойно горел черный огонек. И Устя ничего не боялась.

Умирать — не страшно и не больно. Она уже умирала, она знает…

Река медленно катила свои волны, шептала что-то юной волхве. Успокаивала, как могла.

Все ты делаешь правильно, Устяшшшша, все хорошшшо…

* * *

Среди ночи проснулась старая волхва.

Сердце сдавило. Трепыхнулось, опять отпустило…

Неладное что-то.

Устя?

А больше не за кого ей было волноваться. Что-то неладное творится с внучкой, бабушка то понимала, а сделать ничего не могла, слишком она далеко. Слишком. Только и оставалось, что молиться. Села на лавке, зашептала просьбу к Живе-матушке…

Долго звать не пришлось — отозвалась Богиня.

Словно солнышком теплым повеяло, и поняла Агафья, что происходит.

Плохо сейчас Устинье.

Тяжко, сложно. Но поняла так же, что справится ее внучка. Сильная она. Сильная и умная.

Богиня, помоги ей.

Мои силы возьми, а ей помоги…

И показалось Агафье, что ее снова теплым погладили.

Не надо.

Не жертвуй собой, ни к чему это сейчас. Все будет хорошо, Агафьюшка. У каждого своя дорога, у каждого своя ноша. Ты свою неси, а уж за Богиней долга не останется.

А тревога все равно не унималась. Так ведь внучка же… даже когда и знаешь, что все будет хорошо… так пусть оно сначала будет, а потом и Агафья успокоится. Так-то оно надежнее будет.

Только к рассвету смогла выдохнуть старая волхва.

Поняла, что с внучкой все хорошо, и на лавку прилегла.

Все…

Можно дух перевести и поспать.

Все. Хорошо.

* * *

Шла себе Устинья, шла, а потом и думать начала. Когда возбуждение от побега схлынуло, когда успокоилась она чуточку, когда дышать ровнее смогла.

В город бежать?

А успеет ли она до рассвета? А то ведь вид у нее…

Сама себя увидишь, так испугаешься. Волосы лохматые, повязка потерялась где-то, душегрея, вот, разорвана, сарафан — как будто его кошки драли, а уж грязи на ней — на скотном дворе так и меньше будет. И в таком виде по городу идти?

Ой, неладно будет.

Как увидит ее кто, так испугается. А если кто знакомый?

Как она потом объяснит, где была, чего искала? Век не отмоется! И почему-то обиднее всего было, что осталась она и без стекляруса, и без иголок, и без шелка.

Вот зачем оно разбойникам и татям?

Гады они! Просто — гады!

Да только татям с ее ругани не жарко, не холодно, и беды нет. А делать-то ей что? И в город так нельзя, и домой… а ежели там еще кто ждать будет?

Может, и нет, ну а вдруг?

К примеру, уцелеют у разбойников хоть две лошади, так они ж и до Ладоги вмиг домчатся, и своим весточку