Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 47

Можно с Борисом поговорить.

— Не скажу пока, Феденька. Ни к чему. Там еще Маринка его, ей такое знать не надобно. Попортят еще девку.

И снова впилась глазами.

Фёдор так и дернулся, вспыхнул, кулаки сжал.

Да, зацепила его эта Устинья. А царица ее видела, девушка правильная. Спокойная, рассудительная, вроде как покорная… она еще разузнает, но для ее сына — в самый раз. И прекословить не будет, и верховодить не попытается. Как была Любава главная для сына, так и останется. Это правильно.

— Думаешь?

— Уверена я в том. Для Маринки твоя свадьба поперек сердца будет. Она будет, что змея ядовитая… да все равно я хитрее. Поговорю я пока про твою свадьбу, чтобы Борис разрешил сватов заслать. А имя потом назову.

— Хорошо, маменька. Делай, как лучше будет.

— Сделаю, сынок. Ты знаешь, люблю я тебя, ничего тебе во вред не допущу.

— Знаю, маменька.

Любава гладила сына по волосам, и думала совсем о другом.

А когда б ты знал, сынок, каким трудом ты мне достался, какой болью, каким отчаянием…

Не надобно тебе о таком даже задумываться. И знать не надо, ни тебе, ни кому другому, м хватит и того, что ты у меня есть, а у Россы — будешь. Будешь ты ей править, все для того сделаю, я-то знаю, как для всех лучше будет…

* * *

Аксинья над вышивкой грезила, когда в светлицу бабка вошла.

Так-то Агафья прабабка, конечно. Но век бы Аксинье ее не видеть! Не любила она Агафью за ее внимательные глаза, за злой язык… за то, что Агафья тоже ее недолюбливала.

— Сидишь? Ворон считаешь? Много ли пролетело?

— Прабабушка? С приездом тебя, — Аксинья хоть и стискивала кулаки, а встала, поклонилась.

Агафья подошла поближе, вгляделась.

Нет, тут смотреть не на что. Сила не проснулась, душонка как была мелкая и завистливая, так и осталась. Сразу видно, злится Ксюха на Устинью, злится — и поделать ничего с собой не может. И не хочет. Ей и так живется.

— Ну-ка, иди сюда. Опрыщавела вся, веснушками в три слоя пошла. Да не красней ты со злости, я не просто так. Вот тебе мазь, будешь на ночь лицо умывать и ей натираться. Все пройдет через месяц, как и не бывало.

Аксинья за эти слова мигом прабабку простила.

— Бабушка! Ой, спасибо тебе!

— Не благодари. А нос мажь почаще, прыщи да веснушки девицу не украсят. Не сватался еще никто?

— Нет, бабушка.

— Поговорю я про то с Алешкой. Ты уж заневестилась, скоро сарафан на груди порвется. А ты сидишь, лавку протираешь.

Обида была забыта и окончательно. Кстати, грудь у Аксиньи была больше, чем у Устиньи, и девушка этим очень гордилась. Сарафаны обуживала в груди, вышивкой подчеркивала, внимание привлекала, бусы носила…

— Поговори, бабушка. Вот хорошо было бы…

— Поговорю. И с Устиньей не ругайся. Поняла?

Аксинья нахмурилась.

— Бабушка…

— Ты помолчи, да послушай. По обычаю-то старшую вперед младшей выдают. Да у нас не вполне так получилось, ты в возраст вошла, а Усте бы еще дома посидеть. Будешь скандалить — я с отцом твоим ничего поделать не смогу. Он мне первый и скажет — чего тебя замуж выдавать, когда ты со своей дурью ничего поделать не можешь.

На дурь Аксинья обиделась.

Но… выйти замуж вперед Устьки?

Это стоило прикушенного языка.

— А… за кого?

— А кто посватается и по сердцу придется, — усмехнулась Агафья. — Поняла? Или пришелся уже кто?

Аксинья покраснела.

Пришелся…

Да только вот…

— Бабушка…

— Не хочешь — промолчи пока. Потом расскажешь, как время придет, — кивнула Агафья. Развернулась и вышла, оставив Аксинью в мечтах.

Услышала боярышня ровно то, что и хотела.

Бабушка за ее замужество.

Она поможет уговорить отца.

Аксинья уже тоже согласна.

Осталось… а что осталось? А, самые мелочи. Уговорить Михайлу, чтобы он женился на Аксинье. И денег бы ему еще достать где. А то и боярскую вотчину…

Пустяки.

* * *

Вечером Фёдор не без страха уединился с продажной девкой.

Та ломаться не стала, трое — так трое, хоть шестеро, только деньги вперед. Истерман и уплатил.

А потом делал вид, что его в комнате и вовсе нет, сидел за ширмой, пока девка клиента обрабатывала. Потом они с Фёдором на кровати оказались, там уж подглядывать пришлось.

Руди разве что отметил, что так с девушками лучше не обращаться. Грубовато, неловко… баба — она тоже ласку любит. Но на все остальное это никак не влияло.

Фёдор не терял над собой контроля, девку за горло не хватал, душить не пытался, срывов не было. Когда все закончилось, даже поблагодарил — и приказал уходить. А сам на кровати растянулся.

Руди вышел из-за ширмы.

— Что ж, Теодор, это хорошо.

— Что именно?

— Ты ничего такого не чувствовал… как с Элизой?

— Нет, — вяло отозвался Фёдор. Действительно, не было ни жара, ни ярости, ни упоения… все было, как всегда.

Привычно.

— То-то же. Значит, не в тебе дело было, а в девке.

— Думаешь?

— Ты молодой еще, многих вещей не знаешь. А я наслушался. Девки, чтобы хорошего клиента получить, на разные хитрости идут. И снадобьями мажутся, и подливают их…

— Вроде не пил я ничего из ее рук.

— А тут и намазаться хватит. Или губы намазать. Поцеловали тебя, ты и слизнул отраву, — разъяснил опытный Руди. — К помаде добавляют, к краске для лица.

— Ага…

— Так что с другими можешь спокойно ложиться. Не будет ничего такого.

— А ежели еще кто намажется?

Руди только фыркнул.

— А тебя еще кто интересует? Или только одна рыженькая боярышня?

— Она не рыжая.

— Ну, если других возражений нет, — продолжил подсмеиваться Руди. За что и получил по голове подушкой, метко запущенной царевичем. И даже посерьезнел. Подушка-то тяжелая, пером гусиным набитая…*

*- у кого есть — реально тяжелые, заразы. Прим. авт.

— Р-руди!

— Она краситься не будет. И мазаться всякой пакостью тоже. А остальные… осторожнее будем впредь.

Фёдор кивнул.

Действительно, надо бы осторожнее.

Не то, чтобы его сильно трогала чужая жизнь, просто убивать… одно дело — на поле боя, или врага, или в схватке. А вот так, очнуться рядом с задушенной тобой бабой…

Нет, это как-то неприятно.

Деньги они