Сердцеед в Венецианской паутине - Натали Карамель Страница 19

«Лео… — начал он жалобно. — Умоляю. Я сойду с ума. Эти стены… они давят. Эти твои бумаги… они шуршат, как змеи. Выпусти меня! Куда угодно. В церковь? В бордель? На рынок смотреть, как торгуют рыбой?»

Я отложил перо, потер виски. Усталость копилась, а его нытье действовало на нервы, как напильник. Взгляд упал на окно. Вечерело. Мысль о душном кабинете стала невыносимой. И… идея.

«Хорошо, Луи, — сказал я, вставая. — Ты прав. Воздуха не хватает. Собирайся. Поедем в «Рыжего Осла».

Его лицо преобразилось мгновенно. Скуку как рукой сняло, сменившись детской радостью. «Да? Правда? Ты лучший, Лео! Я буду готов через мгновение!» Он выскочил из кабинета, чуть не сбив с ног слугу, подносившего мне кувшин воды.

В гондоле Луи сиял, предвкушая веселье, болтал без умолку о венецианских красавицах и крепости местного вина. Я молчал, наблюдая, как огни города загораются в наступающих сумерках, отражаясь в черной воде. Отдых? Нет. Работа в другом поле.

«Рыжий Осел» встретил нас знакомой волной шума, духоты и дешевых духов. Но сегодня этот гам казался почти… уютным после тисков кабинета. Мы едва успели занять столик и заказать вино, как из дыма трубок и полумрака возникла знакомая фигура — Брагадин. Он шел к нам с легкой улыбкой, деланно-радушной.

«Синьоры! Какая приятная неожиданность! — воскликнул он, пожимая руки. Его взгляд скользнул по нашему виду: я — в простом, но добротном камзоле, Луи — в своем лучшем «гулячном» наряде. — Ищете новых впечатлений после светских вечеров?»

«Светские вечера — это прекрасно, синьор Брагадин, — ответил я, делая вид, что отхлебываю вино. — Но иногда душа просит… более острых ощущений. Азарта, например.»

В глазах менялы мелькнул искренний интерес. «Азарта? — Он кивнул. — Тогда вам повезло, что вы встретили меня. У меня как раз есть свободный столик в углу… и колода карт, которая жаждет испытать вашу удачу.» Он жестом пригласил следовать.

Играли в бассетту. Луи, пылая азартом и подогретый вином, ставил крупно, шутил, ругался тихо и по-французски, когда карты шли плохо. И они шли плохо. Постоянно. Его стопка цехинов таяла на глазах. Я же играл осторожно, расчетливо, больше наблюдая за Брагадином, чем за картами. Ставил умеренно, выигрывал ровно столько, чтобы не проиграть, но и не вызвать подозрений в излишней удачливости. Разговор за столом тек легко: о Венеции, о курьезных случаях в торговле (я подкидывал пару безобидных историй), о женщинах (Луи тут был главным оратором). Брагадин оттаивал. Его ответы становились менее уклончивыми, в них проскальзывали нотки деловой хватки и даже циничного юмора. Мои осторожные намеки на возможные «вложения» или «трудности с переводом крупных сумм» он ловил на лету, не давая конкретики, но и не закрывая тему. Знакомство крепло. Медленно, но, верно.

К полуночи Луи был почти разорен морально и финансово. Его настроение, столь радужное в начале, поникло вместе с последним цехином. Брагадин, подсчитывая выигрыш (в основном за счет Луи), выглядел довольным.

«Что ж, синьор де Клермон, фортуна — дама капризная, — заметил он не без снисходительности. — Но вечер еще молод! Может, искусство прекрасных дам поднимет ваш дух?» Он кивнул в сторону лестницы наверх.

Луи ожил, как увядший цветок под дождем. «Да! Точно! Искусство! Граф?» — он посмотрел на меня с мольбой.

Я сделал вид, что раздумываю, затем кивнул Брагадину: «Почему бы и нет? После таких карт… нужно что-то возвышенное.»

В салоне наверху все было как в прошлый раз: приглушенный свет, томная музыка, профессиональные танцы. Луи, забыв о проигрыше, мгновенно растворился в объятиях знакомой брюнетки. Брагадин с деловым видом выбрал другую девушку. Я же поймал взгляд Катарины. Она стояла чуть в стороне, и на ее лице промелькнула теплая, узнающая улыбка. Я кивнул ей.

Комната была прежней — скромный островок тишины. Шахматная доска уже лежала на столике.

«Синьор граф, — Катарина поклонилась, но в ее глазах светилось что-то большее, чем профессиональная вежливость. — Я слышала… весь город говорит! О вашем выступлении в палаццо Контарини. Этот… «ноктюрн на флейте водосточных труб». — Она произнесла слова с восхищенной осторожностью. — Говорят, это было… нечто невероятное. Дерзкое. Сильное.»

Я улыбнулся, садясь. «Слухи преувеличивают, Катарина. Просто… несколько строк, которые пришли на ум.»

«Не скромничайте, синьор, — она села напротив, расставляя фигуры. Ее движения были плавными, уверенными. — Я знаю здешних господ. Их не удивить просто так. А вас… вас обсуждают.» Она посмотрела на меня прямо. «Вы умеете удивлять. И в поэзии, и… — она кивнула на доску — в выборе времяпрепровождения здесь.»

Мы начали играть. Атмосфера была легкой, почти дружеской. Она рассказывала о новостях таверны, о капризах клиентов, о хозяйке. Я слушал, задавал вопросы. Ее речь была чистой, мысли — острыми, а шахматная игра — по-прежнему изобретательной. Это был ум, запертый в золотой клетке обстоятельств.

«Катарина, — спросил я наконец, отодвинув ферзя. — Прости, если вопрос нескромен… но как девушка с вашим… умом и воспитанием оказалась здесь?» Я жестом обозначил комнату, таверну, всю эту жизнь.

Она замерла, рука над ладьей. Улыбка исчезла. Глаза опустились на доску, но видели явно что-то другое. Большое, темное.

«История… как у многих, синьор, — начала она тихо, голос потерял теплоту, стал ровным и безжизненным. — Отец — мелкий торговец тканями из Рагузы. Дела шли неплохо. Я училась… много читала. Мать учила музыке, языкам… мечтала о хорошей партии.» Она сделала ход, механически. «Потом… чума. Не настоящая, мор. Просто чума для нашей семьи. Отец поручился за друга… друг сбежал с деньгами кредиторов. Большие деньги. Нашего дома, мастерской… всего, что было, не хватило. Отца бросили в долговую тюрьму. Он… не выдержал. Умер там.» Она замолчала, сглатывая комок. «Мать… не перенесла. Осталась я… и долги. Огромные. Кредиторы… они не церемонятся с девушками-сиротами. Хозяйка «Рыжего Осла»… она заплатила долг. Забрала меня. Вот и вся история.» Она подняла глаза. В них не было слез, только глубокая, выстраданная усталость и горечь. «Воспитание и начитанность здесь… просто дорогая приправа, синьор. Чтобы товар стоил дороже.»

Тишина повисла густая, тяжелая. Я смотрел на нее, и сердце сжалось от несправедливости и жалости. Такой ум, такая сила духа… запертые в этом аду. Мысль ударила, как молния: «Ее нужно вытащить отсюда!» Выкупить у хозяйки? Устроить куда-то? Но как? И главное — не навредить ли ей еще больше, вызвав гнев кредиторов или хозяйки? Это