Битва за сердцееда: Версальский фронт - Натали Карамель Страница 18

— Молодость и неопытность, — сказала она вдруг, глядя на свои сложенные руки, — часто делают нас мишенью. Но помните, мадам: даже самая красивая мишень может быть сделана из очень твердого дерева. Главное — не дать сломать стержень. И находить моменты… для восстановления сил. — Она посмотрела на меня прямо. — Ваша юная художница, Колетт… я слышала, она подает надежды. Рисование — прекрасный способ восстановить силы. Не пренебрегайте им.

Это был намек? Прямой совет? Я кивнула, чувствуя, как скованность постепенно отпускает.

— Благодарю вас, мадам. Я так и сделаю. Сегодня же.

Когда я встала, чтобы попрощаться, она неожиданно добавила:

— Мои апартаменты всегда открыты для утреннего чая, мадам де Виллар. Если вам снова потребуется… свежий воздух.

Я сделала глубокий реверанс, на сей раз искренний.

— Вы очень добры, мадам.

Выйдя от нее, я почувствовала себя иначе. Не счастливой — до этого было далеко. Но… не раздавленной. Появилась крошечная точка опоры. Мадам де Ментенон не стала моей подругой, но она протянула руку. Предложила перемирие. Убежище. И напомнила о моем оружии — достоинстве и… рисовании.

Капитан де Ларю ждал. Он молча пошел рядом. На этот раз его молчание не было тягостным.

— В парк, капитан, — сказала я, уже у своих покоев. — И попросите, пожалуйста, Мари и Колетт присоединиться ко мне. С принадлежностями.

Он кивнул, без лишних вопросов. Через полчаса мы сидели на нашей скамейке, в тени клена. Колетт, все еще немного бледная, но оживившаяся, разложила бумагу, уголь, карандаши. Мари устроилась рядом с корзинкой с простым завтраком — хлеб, сыр, яблоки. Никаких изысков. Простота.

— Сегодня, Колетт, — сказала я, беря карандаш, — ты научишь меня рисовать этот фонтан так, чтобы он был похож на фонтан, а не на плачущего гнома.

Колетт робко улыбнулась.

— Будем стараться, мадам.

И снова случилось чудо. Солнце пригревало, листья шелестели, струи фонтана мерцали радугой. Я сосредоточилась на линиях, на свете, на тени. На советах Колетт, которая постепенно забывала о страхе, погружаясь в любимое дело. Мари тихо напевала что-то себе под нос, грызя яблоко. Даже капитан де Ларю стоял чуть поодаль не как тюремщик, а как… молчаливый страж этого маленького островка покоя. Я заметила, как он старается не смотреть прямо на Колетт, держит дистанцию, давая ей пространство. Он помнил. И, кажется, старался не напугать.

Мысль о Дюбарри, о Лоррене, о Лео никуда не делась. Она была тяжелым камнем на дне души. Но сейчас, в этот момент, под шум воды и шелест листвы, я могла дышать. Не просто существовать, а дышать. Я смотрела на свой набросок — все еще корявый, но уже чуть более уверенный — и чувствовала, как внутри что-то затягивается. Не заживает, нет. Но перестает кровоточить.

Мадам де Ментенон дала мне не дружбу, а передышку. Оружие в виде напоминания о моей силе. И возможность — вот так, под присмотром капитана, который, кажется, начинал видеть во мне не только «поручение», а человека, украсть у Версаля кусочек тишины. Это был не конец войны. Это было перемирие. Хрупкое, ненадежное. Но для меня, избитой и униженной, оно значило больше, чем все сокровища короля. Я могла перевести дух. А потом… потом нужно было искать, как превратить это перемирие в хоть какую-то защиту. Ответа от тетушки все не было. Но теперь у меня появился еще один канал. Скромный. Опасный. Но реальный. Утренний чай у Королевы без Короны.

Глава 15: Солнце, тени и жестокий дар

Тихий шелест карандаша по бумаге, теплые лучи на лице, мерный плеск фонтана — этот островок покоя казался почти нереальным после вчерашнего кошмара. Я сосредоточилась на линии, пытаясь уловить изгиб мраморной нимфы. Колетт, сидевшая рядом, мягко направляла мою руку: «Чуть выше, мадам… и легче, не давите». Мари тихо перебирала нитки для вышивания, подняв лицо к солнцу. Даже капитан де Ларю, стоявший чуть поодаль под сенью дуба, казался менее грозным, его поза была скорее задумчивой, чем бдительной. Дыхание стало глубже, ровнее. Камень на душе никуда не делся, но он хотя бы перестал резать так остро.

Идиллия длилась, наверное, полчаса. Пока не раздался тот самый, ненавистно знакомый смех — звонкий, нарочито веселый, режущий тишину. как стекло.

— Ах, вот где наша затворница спряталась!

Я вздрогнула, чуть не сломав карандаш. По аллее, окруженная своей пестрой свитой, как павлин перьями, шествовала мадам де Дюбарри. Шелк ее платья переливался всеми цветами радуги, драгоценности сверкали на солнце. Она шла прямо к нам, ее взгляд — смесь любопытства и едкой насмешки — был прикован ко мне.

— Мадам, — я встала, делая реверанс, сердце колотилось где-то в горле. Колетт и Мари замерли, как мыши перед удавом. Капитан де Ларю выпрямился, лицо мгновенно стало каменным.

Дюбарри остановилась в двух шагах, окидывая меня и наш импровизированный «салон» под открытым небом презрительным взглядом.

— Рисуете? Какое милое… безделье, — протянула она, играя веером. — И где же моя верная тень? Ах, да! Я забыла — это вы должны быть моей тенью сегодня, не так ли? Или вы решили, что один день прислуживания вам дает право на вольности?

Ее голос был сладок, но слова — остры, как бритвы. Свита хихикнула.

— Я… не знала, что мое присутствие в вашей свите требуется постоянно, мадам, — ответила я, стараясь держать голос ровным, глядя куда-то в район ее пышного декольте. — Мне не было сказано…

— Не было сказано?! — Дюбарри фальшиво ахнула, прикладывая руку к груди. — Милая моя, в Версале не нужно говорить такие вещи! Это само собой разумеется! Раз уж я удостоила вас чести быть при мне, вы должны быть здесь! — Она резко ткнула веером в сторону, где, видимо, находились ее покои. — Как гвоздик в стене! Понимаете?

Ее глаза сверкнули холодом. Воздух вокруг нее словно зарядился угрозой. Я чувствовала, как Колетт едва слышно всхлипнула за моей спиной.

— Но сегодня… — Дюбарри внезапно рассмеялась, легкий ветерок колыхнул ее перья. — Сегодня, пожалуй, я великодушна. Раз уж вы так увлечены своим… мазюканьем, — она презрительно кивнула на мой набросок, — наслаждайтесь. Мажьте себе на здоровье! — Она сделала пару шагов мимо, ее парфюм ударил мне в нос. — Но завтра… — Она обернулась, и ее улыбка стала ледяной. — Завтра я хочу видеть вас у себя ровно в девять. Как штык. И без опозданий. Уяснили?

Это был не вопрос. Это был приговор.

— Уяснила, мадам, — прошептала я, опуская голову.

— Прекрасно! — Она щебетала уже своим спутницам, удаляясь: — Ах, молодежь… вечно ищет, чем бы заняться вместо настоящего