Сердцеед в Венецианской паутине - Натали Карамель Страница 12

Столовая была огромна. Длинный дубовый стол, способный усадить два десятка гостей, сейчас казался мне бескрайним ледяным полем под мерцанием нескольких канделябров. Я занял место во главе. Луи сел справа, как того требовал протокол, но так, словно старался слиться с высокой спинкой стула.

Молчание висело густым, тягучим саваном. Слышался только скрежет ножей по фарфору, глухой стук бокалов да далекие, приглушенные шаги слуг за дверью. Еда — изысканная, на серебре — была для меня безвкусна. Я ел механически, мыслями возвращаясь к картам в подвале, к именам купцов, к скарабею на тайной папке. Амброджо Морозини. Дом «Сан-Джорджо». Контракты. Шифры. Где деньги? Каждый кусок становился комом в горле.

Я почувствовал на себе взгляд. Поднял глаза. Луи быстро отвел свои, уставившись в тарелку. Но в том мелькнувшем взгляде я прочел целую бурю: страх, вину, растерянность, а может быть, и злость? Я положил вилку. Звук металла о фарфор прозвучал неожиданно громко в тишине.

«Надеюсь, твой отчет Его Величеству будет столь же… лаконичен, Луи», — произнес я ледяным тоном, глядя поверх его головы. — «О нашем ужине, к примеру.»

Он вздрогнул всем телом, будто его хлестнули. Вилка звякнула о край тарелки. Он побледнел еще больше, если это было возможно.

«Я… я не… Леонард, я…» — бормотал он, запинаясь, не в силах поднять глаз.

«На сегодня все», — перебил я, вставая. — «Отдыхай. Завтра будет… насыщенный день.» Я не стал уточнять, для кого именно.

Луи поднялся, пошатываясь — то ли от слабости, то ли от вина, то ли просто от страха. Он поклонился, неловко, и, не глядя на меня, поспешно вышел, словно бежал от призрака.

Мои собственные покои встретили меня гулким эхом пустоты. Огромная кровать под балдахином, камин с тлеющими углями, тяжелая мебель — все было чужим, холодным, временным пристанищем. Ловушкой в ловушке. Я погасил свечи, кроме одной у кровати, и лег, не раздеваясь, поверх покрывала.

Темнота не принесла покоя. Она лишь усилила звуки. Каждый скрип половицы за дверью заставлял сердце биться чаще. Каждый отдаленный плеск воды в канале казался сигналом. Шаги в коридоре — чьи? Слуги? Шпионы? Убийцы де Лоррена, уже знающего о моем прибытии и истинной миссии? Образ «Лап Льва» — нашего герба на дверях — возникал перед глазами: каменные когти, готовые сомкнуться.

Я достал мешочек с цехинами. Пересыпал тяжелые монеты из ладони в ладонь. Их холодный звон был музыкой интриги и предательства. Не богатство. Плата за вход в тень. За право лгать, подкупать, возможно — убивать. Официальная миссия короля казалась детской игрой в саду Тюильри по сравнению с этой бездной, куда я ступил.

«Найди Змею в его Гнезде. Раздави Голову». Слова тетки горели в мозгу. За ними — образ Елены. Ее улыбка, глаза, полные доверия и надежды. Единственное тепло в этом ледяном дворце. Единственная причина терпеть этот гнет, идти в завтрашний ад «Рыжего Осла». Ради нее. Ради нашего будущего. Или нас всех погребут. Я сжал цехины в кулаке до боли. Золото впивалось в кожу.

Утро пришло серое, влажное, не приносящее облегчения. Я проснулся от тихого, но настойчивого стука. Камердинер — немолодой, с бесстрастным лицом и безупречными манерами — вошел, неся кувшин воды и полотенце. Процесс одевания превратился в тягостный ритуал. Каждое прикосновение слуги, каждое его движение казались мне изучающими. Я молча наблюдал за его ловкими пальцами, завязывающими галстук, поправляющими складки камзола. Надевал ли этот человек маску слуги поверх лица шпиона? Я молчал, отвечая лишь кивками на вопросы о выборе одежды. Мое собственное молчание было единственным щитом.

Позже, в кабинете, меня ждал строй слуг. Марко стоял чуть в стороне, как каменная статуя бдительности. Старший лакей, ключник, дворецкий, горничные — лица, полные подобострастия, скрытого любопытства, а может быть, и страха. Марко перечислял имена и обязанности сухим, бесцветным голосом.

Я медленно прошел вдоль строя, вглядываясь в каждое лицо. Искал слабину, фальшь, излишнюю уверенность. Старшему лакею, человеку с хитрыми глазами и слишком гладкими речами, я задал внезапный, не относящийся к делу вопрос о порядке доставки утренней почты и приема посетителей. Тот ответил четко, отработанно, но его взгляд на мгновение метнулся в сторону к Марко. Мельчайшая заминка. Я поймал этот взгляд и ответил собственным — тяжелым, оценивающим. Кивнул Марко. Доверять нельзя никому. Стены действительно имели уши, а слуги — слишком много глаз.

Я отдал первые формальные распоряжения — о наведении порядка в дворцовой библиотеке («Я ценю тишину и знания»), о строгом учете всей входящей и исходящей корреспонденции («Ничего не терять, все докладывать мне лично»). Слова звучали чужим, напыщенным тоном «важного господина». Маска графа-посла была надета крепко.

Когда слуги удалились, я подошел к высокому окну кабинета. Туман над каналом начинал рассеиваться, открывая мрачную красоту города-ловушки. Мой взгляд скользнул по противоположному берегу, по балконам соседних палаццо. И замер. На одном из них, почти незаметный среди пышной зелени кадок, стоял одинокий горшок с ярко-красной геранью. Цветок, неестественно яркий для этого серого утра и чопорного балкона. Условный знак? Сигнал?

Время иллюзий кончилось. Пора в «Рыжего осла». Пора делать первый ход.

Я опустил руку в карман. Пальцы сомкнулись вокруг холодного, тяжелого мешочка с цехинами. Шероховатая кожа, четкие грани монет сквозь ткань.

Первый ход. Брагадин.

Глава 10: Маска Друга и Змеиное Логово

Тусклый свет венецианских фонарей, отражавшийся в черной воде каналов, дробился на тысячи маслянистых бликов. В гондоле, направлявшейся к мрачному острову Джудекка, царило напряженное молчание, нарушаемое лишь плеском весел гондольера и далекими, пьяными криками с берега. Воздух был влажен, тяжел, пропитан запахом тины, жареной рыбы и дешевых духов.

Я сидел напротив Луи. Он выглядел почти прилично в темном камзоле, тщательно зачесанных волосах и… с неожиданно серьезным выражением на все еще бледном, но уже не таком изможденном лице. Его обычно насмешливый или жалобный взгляд был скрыт под маской холодной сосредоточенности. Эта перемена настораживала больше, чем его прежнее нытье.

Гондола резко качнулась, огибая ржавую сваю. Луи ухватился за борт, его пальцы побелели. В этот момент, не поднимая глаз, он заговорил. Голос был тихим, ровным, лишенным привычных интонаций — будто читал доклад.

«Граф. Я не дурак. Я знаю, зачем меня пристегнули к вам, как щенка к поводку.»

Я не ответил, лишь пристальнее вглядывался в его профиль, освещенный мерцающим фонарем на носу гондолы. Тени играли на его все еще опухшем носу.

«Король хочет знать все,» — продолжил он, все так же глядя